Телевизор объявил какую-то там годовщину создания пионерии; ностальгические передачи одна за другой выплёскивались жирными рыбинами из экранного аквариума. Редко его, телевизор, наблюдающий, на этот раз я не мог оторваться; я размышлял о феномене пионерии в своей, довольно нелепой, жизни, о феномене первой встречи с возглавленной и доминирующей толпой. Располневшие, лоснящиеся, экс-члены Организации рассказывали о том, как же замечательно было пионериться, о чувстве локтя, взаимовыручки и служения. Про служение, впрочем, прямо не говорили, это читалось между строк, слышалось между слов. «Идеология была не так уж и важна», — правильно говорили бывшие пионеры, нахваливая свою движуху. Действительно, коммунизм блистательно родился в семнадцатом и неблистательно скончался в девяносто первом, но пионеры существовали до него и останутся после, вы только посмотрите.
Чтобы не повторяться, приведу выдержку о пионерии из одной своей программной вещи, если вы не читали её, то обязательно прочитайте — она смогла растрогать самого Akatera, взыскательного и безупречного ценителя.
«Нас принимали в пионеры весной, в день рождения Вождя. «Сегодн' 'с'бый д'нь в'шей жизни, ребята. В'м повяз'ли 'лый г'лстук…» – торжественно гнусавила длинноносая и длинновязая пионервожатая, теперь она живет в Израиле. Хор мальчиков пропел «Погоня, погоня» ужасно пискливыми пионерскими голосами, потом нас повели в кафе под названием «Аленький цветочек», где мы кушали пирожные, пили чай и смотрели мультфильм «Ну погоди». Будущее было безоблачным.
Очень интересно было утюжить пионерский галстук. Я подносил его к крану с холодной водой, и он сразу превращался в комяченную мокрую тряпку. Как только горячий утюг, шипя, касался его, расправленного на гладильной доске, он вновь превращался в гордый 'лый лоскут. Сидя на уроках, я часто жевал его концы, получая нарекания училки.
Пионеры надоедали – металлоломом, макулатурой, песнями, дурацкими навязчивыми мероприятиями. Интеллигентный мальчик, я далек был от этого; возможно, мое чувство отчужденности зародилось уже тогда. Может быть, милосердное провидение исподволь готовило меня к тем временам, когда я стану настоящим белогвардейцем.
Белогвардеец есть не политическая платформа, но состояние души. Политическая составляющая давно выветрилась из этого термина, она принадлежит истории. Белогвардеец – это человек, из–под ног которого навсегда ушла почва, человек, стремительно погруженный в чужеродную среду. Отведите Ленина в Макдоналдс, покажите Дзержинскому кино про «Американский пирог» – и они немедленно ощутят себя белогвардейцами. Белогвардеец – это перманентное ощущение потери, потери невосполнимой и роковой. Это бунтующий сброд за окном, это сгоревшая маменькина усадьба, это никчемный государь, это Родина, которой нет, и неразрешимый вопрос – кто кого предал, ты ее или она тебя? Белогвардеец – это когда повсюду гремит «Яблочко», а в вашей душе романс «Гори, гори, моя звезда». «Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда». Но звезда на то и звезда, она недосягаема, понимаете ли, может статься, ее вообще давно уже нет, и только свет ее все еще доносится до нас через гигантские астрономические расстояния…»
Несколько увлёкшись, я, пожалуй, захватил в цитате лишнего о метафизических белогвардейцах, речь же о пионерах. Впрочем, нам, разрозненным, недобитым, неприкаянным индивидам, с которыми тогда ассоциировались белогвардейцы, навек суждено быть антиподами бодрых зомбированных пионеров, легко организующихся в стадо в любом возрасте.
Людям действительно свойственно сколачиваться в стадо, подростки здесь не исключение — напротив, их стадо особенно яростно и нетерпимо, это даже не стадо, а стая. Всё строится по скотски-обезьяним принципам, с вожаками, альфа- бета- и гамма- самцами. Мне повезло; мы с моим не-разлей-вода другом Буром, не только благородным, но и здоровенным парнем, нынче в нём два метра росту, были исполнены, каждый по своему, чувства индивидуальности, и могли действовать как автономная и вполне боеспособная, в молниеносном противостоянии, единица среди дворовой и районной детской шпаны, взаимодействуя с ней без особого ущерба. Поколачивали нас лишь одним летом — мы тогда из шалости исписали гаражи матерными эпиграммами на местных шпанских авторитетов, и устроили во дворе дома, у скамейки, небольшое кладбище спичечных людей с ягодами рябины вместо голов; хоронили их в гробах-коробках, каждый коробок был подписан именем соответствующего представителя шпаны, камешки с железнодорожной насыпи изображали могилы. Маленький мальчик-шестёрка по прозвищу Манжарик, этакий, знаете, и нашим и вашим, никаких станов не боец по причине непозволительно нежного возраста и полной безавторитетности, присутствовал при похоронной церемонии и впоследствии заложил нас. Шпанята очень обиделись, и, завидев нас на улице, приводили каких-то совсем великовозрастных жиробасов с бритыми затылками из соседних дворов. Нас ловили, отводили к какой-нибудь стенке и очень больно били. То были ужас и трагедия, но мы не сдавались. Очередное избиение завидела моя покойница бабушка (Царствие ей Небесное!) и устроила нашим мучителям адский разнос, с угрозами дойти до их родителей. Восстановилось худо-бедное перемирие, мамонты с соседних дворов перестали приходить… Тут я, как видите, снова отвлекаюсь от темы пионерии, может быть, справедливости ради: с отвращением относясь к любым методам подавления личности, не могу не признать, что с общественной точки зрения заставить всю эту шпану маршировать у вечного огня и бить в барабаны было разумно и рационально. Вспоминая количество разбитых носов в родном дворе, трудно даже вообразить себе, сколько было их в беспризорно-уголовных двадцатых, и не отдать должное Макаренко, великому строителю детской казармы, и его энтузиастам-последователям. Других методов укрощения первобытной человеческой стихии просто не существует, барабан и палка, палка и барабан, я преклоняюсь перед подвигом Антона Семёновича, обуздали же, укротили, и направили даже в мирное русло — мне претит сама человеческая сущность, которой в радость ярмо с гремушками да бич.
И я вообще пишу сейчас о пионерах не с общественной точки зрения, а с индивидуальной, не об историческом, а о метафизическом феномене, о своём лично его восприятии. Я при этом обобщаю, нарекая пионерами то, что гораздо шире, чем пионерство как таковое, пионерство во плоти…
Ибо именно в лице школы и пионеров я, маленький индивидуалист, уже получавший по бокам от местечковых банд, столкнулся впервые с отстроенной не горизонтально, но вертикально системой подавления. Банды были воплощением животных инстинктов юной толпы; пионерия воплощала лишь один её инстинкт, зато какой — инстинкт подчинения. «Отдайтесь непреодолимой потребности подчиняться», — я видел плёнку с этим Вашим выступлением, мой фюрер, видит бог, Вы сами были как бог, могучий и ревучий, и толпа тащилась и неистовствовала.
Не дворовый мамонт, но Государство и Система направляли пионеров, строя и разворачивая, если надо, в правильном направлении. И если школа, при всей своей уродливости, всё-таки несла необходимые знания, то пионерия представляла собой чистый идеологический конструкт.
Невыросшие, несмышлёные, дети мобилизовались в солдаты доктрины, ценности которой они, хотя бы в силу возраста своего, никак не могли понимать, мобилизовались на обслуживание этого конструкта. Каждый из них обязан был носить в себе маленького Брежнева, Андропова, Горбачёва — как личинку Чужого. У многих это вызывало отторжение; так, популярной была такая интерпретация пионерской речёвки:
Взвейтесь кострами, бочки с бензином!
Мы пионеры, дети грузинов.
Близится дядька с ремнём наготове,
Драпать от дядьки всегда будь готовый.Взвейтесь кострами, бочки с сцулями…
и т.п.
Но вообще большинство подчинялось, и большинству нравилось подчиняться, мой фюрер, Вы правы. Никто не задавался особенно вопросом, с чего бы это он должен коллекционировать старые газеты или разыскивать по помойкам ржавый металл; и за каким это лядом ползать по лесу с деревянным автоматом в составе подразделения таких же малолетних олухов, принудительно играющих в «Зарницу». Азарт, коллективизм, чувство локтя и причастности к стае побеждали — от этих занятий в конце концов тащились, ловили кайф, пёрлись не по-детски; и вас, взрослых, сейчас вот так построй, уже не с деревянными, а с настоящими автоматами — ей богу, разыграетесь, и расстреляетесь! Получите удовольствие, пускай и не сразу. В колонне с дурной песней шагать поначалу очень не хочется, но — встал в строй, подровнялся и затопал с левой, следя, чтобы со всеми в ногу. Ать, два — гулко топая, многочисленные сапоги чеканят шаг. «Песню запе-ВАЙ!» — и забывая обо всем, кроме строевого ритма и строевого драйва, тощие глотки в подворотничках отчаянно орут: «Маруся раз-два-три калина…»
Установки пионерского братства, спущенные сверху, не должны обсуждаться и подвергаться сомнению; усомнившемуся приходится несладко, его ставят перед дружиной и клеймят, отчитывая, пламенеют под красным знаменем его юные уши. На него не просто наваливается всей тушей вертикаль от завучихи до дирика — своих же пионерских товарищей натравливают на него, как собак. Государству претит всякая яркость и всякая оригинальность; поэтому базовые пионерские принципы банальны и серы до невыносимости: слушаться старших, уступать место ветеранам, чистить уши и т.п. Мой фюрер, гений организации, Вы учили, что пропагандистские установки следует разрабатывать исходя из того, чтобы они были понятны самому тупому. Правильные в основном и позитивные (изначальная, неотуплённая коммунистическая идеология и отцы основатели её, благородные бунтари, были прекрасны), у ребёнка с сильной индивидуальностью они начинают вызывать отвращение, ассоциируясь с конформизмом, карьеризмом и блюдолизанием, толкая на безобразия: сколько нас, тайных диссидентов, испещряло парты и заборы хуями и свастиками в знак подсознательного социального протеста. Чувство противоречия также инстинктивно присуще нам, как большинству чувство подчинения.
Карьеристы же, конформисты и блюдолизы зарабатывают себе очки, яростно клеймя и шестеря на осмелившихся не чистить уши — чем яростней, тем лучше. А уж пойманным за рисованием свастики будет совсем худо. Не стоит думать, кстати, что это сугубо советское явление (я вообще люблю Советский Союз, хорошего в нём было гораздо больше, чем плохого, и создатели пионерии — потрясающие исторические персонажи). Вовсе нет, посмотрите на Европу, например, с её политкорректностью, переходящей в холокост отрицателей холокоста. На американские общины посмотрите. На арабов с Аллахом, на евреев с Мошиахом, китайцев, японцев — кого угодно. Явление это глобально и неистребимо, господа! Антисоветчики-шестидесятники, со всё той же праведной яростью обрушивавшиеся на гадких бюрократов, сталинистов и невежд — снова та же пионерская советчина, только наизнанку… Перестройщики, яковлевы и коротичи, снова быстро и крепко сбитое, навязывающее свои примитивные ценности стадо…
Кончилась эра пионерии, наступил период мнимой индивидуальности, но — ирония истории! — нами управляют всё те же пионерские вожаки. А по-другому и быть не могло, сущность усреднённого человека, как стадной единицы, неистребима, и среди новоявленных демократов и националистов нераздумывающих и готовых заклеймить чужака пионеров примерно столько же, сколько их среди ностальгирующих по товарищу Сталину.
Вот вам и «Зарница»! Жизнь в Системе всегда строится по типу «Зарницы», ролевой игры, в которой не вы выбираете роль, но вас наделяют ею. При этом большинство ролевиков, несчастных жертв старших и младших гайдаров, играет свою роль с азартом, вплоть до пены у рта, ненавидя тех, кто пытается выбрать свою роль самостоятельно.
То есть, вы понимаете: я даю описываемому феномену имя пионерии лишь потому, что сам, в своё время впервые столкнулся с ним именно забритый в пионеры. Мне так удобно; а на самом деле пионерия лишь частный и не главный пример насилия структурированного сверху общества над непокорной человеческой единицей, причём руководит этим насилием и инспирирует его не само общество, но власть. Организуются в едином протесте до того разрозненные непокорные — и снова под видом антипионерии начинается пионерия, уже у них, куда ж от неё деться.
Ебучее стадо! Я никогда не был твоим, никогда не был с тобой. У меня нет стадного чувства, для тебя я урод, мутант и инвалид. Я пытался противостоять тебе — есть дьявольское, неописуемое удовольствие в том, чтобы оставаться одному против всех. Однако приедается и это: сначала противостоящего атакуют всерьёз, а потом, если не удалось уничтожить (а мы всё-таки живём в относительно гуманное время), привыкают к тому, кто бросил свой вызов им под ноги, превращают в нестрашный экспонат, номер какой-то на полочке взбалмошных енфантов терриблей в музее комических фриков. Сегодня я ушёл от тебя подальше, о ебучее стадо, заплатив за это неизбывным одиночеством и обиталищем у подножия вулкана. Однако, если когда-нибудь мою площадку у подножия попытается захватить твой передовой отряд пионерии — знай: я буду отстреливаться до последнего из старой доброй рогатки.
Лично Товарищ У
