Я сидел в маршрутном такси, читатель, на следующем после водителя сиденье, рядом с довольно прыщавой и довольно толстой девушкой, и утреннее солнышко поджаривало меня через стекло. Сидящие сзади пассажиры, их было довольно много, передавали через меня деньги на проезд: сначала чья-то рука сзади тормошила за плечо, а потом в нос мне безмолвно совались деньги, подразумевалось само собой, что я понимал, для чего, и я, точно, понимал. Профессор Кара-Мурза, наверное, обозвал бы меня атомарным индивидуумом, но мне было неприятно, что меня этак цопают, и я немного злился. Билеты, разумеется, шофер никому не вручал — а на фига ему вручать билеты, если это неудобно, да еще и на них можно наварить. Но расплата за то явилась незамедлительно: не успели мы проехать и остановку, как маршрутку нашу остановила ГАИ.

В переднее окно к водителю засунулась милицейская рожа в фуражке и нехотя отдала честь. «Здравствуйте, уважаемые товарищи пассажиры», — промолвил тем временем шкафообразный, коротко стриженый человек в кожаном пиджаке, забираясь в маршрутку с неожиданным проворством, — «покажите, пожалуйста, ваши билетики». Билетиков, как я уже сказал, не было. Пассажиры неловко молчали. Сосредоточившись на своих ощущениях, я констатировал иррациональное чувство вины перед маршруточником — как будто бы я его подставляю, не могу ничем защитить бедолагу от грозного милицанера. Мои соседи, судя по всему, чувствовали то же. «Экая чушь!», — мысленно воскликнул я, перечитывавший недавно великую книгу о Заратустре, — «Человек есть нечто, что должно превзойти. А в твоем положении не только должно, но и необходимо». Устыдившись своей малодушной всемирной отзывчивости, я продолжил наблюдение.

«Значит, нету билетиков», — оглядев наполненную молчащими партизанами маршрутку, сделал вывод шкаф, — «Уважаемый водитель, будьте добры — показания счетчика и икс-отчет». Милицейская рожа в окне уже копалась в водительских правах и прочих документах.

«Мужики, мужики», — лепетал маршруточник, — «Второй день работаю…»

Но мужики были мужиками при исполнении. «Будьте добры — показания счетчика и икс-отчет», — вежливо и монотонно повторил шкаф. Милицейская рожа в окне осклабилась. — «Мужики, мужики, понимаете, работаю второй день…» — «Значит, вы отказываетесь предъявить икс-отчет?» — по-прежнему вежливо спросил шкаф. Я невольно отдал должное этой, пусть канцелярски-садической, вежливости; по контрасту с хамски и торжествующе ухмыляющейся в окне рожей, ее бесстрастность даже импонировала. «Испугался я, не знаю, как его снимать», — сдавленно сипел водила, — «Мужики, второй день только»… — «Значит, вы отказываетесь предъявить икс-отчет», — уже не вопросительно, но утвердительно сказал шкаф. — «Пожалуйста, довезите пассажиров до мест назначения и возвращайтесь сюда». — «Мужики…» — «Уважаемые пассажиры, прошу извинить за то, что отнял время. Счастливого пути». — И шкаф в кожаном пиджаке исчез из маршрутки с той же прытью, с какой появился в ней. ГАИшная физиономия, оглядев напоследок презрительным взглядом трепещущего шофера, исчезла из окна.

Маршрутка тронулась. Водитель ухал, охал, вздыхал и сокрушенно причмокивал, елозя по сиденью. «Это ж надо, а. Икс-отчет. Что за икс-отчет. А я что-то испугался»… — не совсем членораздельно причитал он. «Второ-о-ой день человек ездит…» — вдруг завыла с заднего сиденья сердобольная бабка, — «А они ужо остана-а-авливають!» — «Да откуда же они знают, какой он день ездит. На маршрутке это не написано», — совершенно неожиданно для себя самого сказал я. Я никогда не вступаю в общественные дискуссии на улице ли, в общественном транспорте, потому что это заведомо бесполезно, а кроме того, читатель, чувство отчужденности доминирует во мне; иногда, пребывая в гуще человеческих масс, я вспоминаю неизвестно где услышанную фразу неизвестного мне автора «по улице комод водили…», ощущая себя этим вот комодом, или чем-то вроде него, таким же неуместным. Кроме того, такие дискуссии почти всегда глупы, и если выбирать между холодным свидетельствованием массовой глупости и горячим участием в ней, разумнее выбрать первое. Ну и напоследок, есть отличная история о Карле Марксе, рассказанная, кажется, Фридрихом Энгельсом, напомни мне как-нибудь, читатель, я перескажу тебе ее, если она неизвестна тебе — история весьма, так сказать, символичная, тем более, что произошла она не с кем-нибудь, а с одним из величайших радетелей за народ… Так вот, в маршрутке началось активное обсуждение происшедшего. Сочувствие водителю изливалось изо всех занятых мест, я тоже проникся жалостью к нему, сердобольно рассматривая сзади его отчаянно нахохлившийся короткий затылок… «Что делать, что делать», — философически и хрипло повторял кто-то сзади. «Молодой человек», — обратилась к шоферу моя прыщавая соседка, хотя, пожалуй, он был не так уж и молод, — «Молодой человек, а вы что, не знаете, как составлять икс-отчет?»

Вопрос был скорее дежурный — ну разумеется, он не знал этого, иначе составил бы и отдал шкафу. Ответ был тоже дежурный: «Да я… второй день… испугался…» — «Я вам могу помочь, только мне сейчас выходить…»

«Не выходите, не выходите, женщина!» — завопила сзади бабка, — «второй же день человек работает! Да за что же ему так!» — «Надо помочь, надо помочь», — гудела маршрутка. Прыщавая девка приосанилась. «Понимаете, я не успеваю, тороплюсь…»

«Да ежели надо, мы выйдем!» — вскричала все та же неугомонная бабка. — «Второй день работает человек, надо помочь. Садитеся к ему и составляйте!»

Не так стройно, как раньше, но маршрутка согласилась. «Да чего уж там, раз такое дело… Второй день человек работает…» — «Второй день, второй день», — повторял, как заклинание, шофер, — «Испугался... Вот сейчас остановка будет, вы уж…»

На остановке все послушно вышли. Прыщавая пересела на переднее сидение к водиле, являя собой воплощенную деловитость. Захлопывая за собой дверцу, я слышал явно призванную ободрить самого себя реплику шофера: «Так может, и хорошо, что я не дал им этого икс-отчета? А то я испугался».

Испытывая если не умиление, то уважение к всемирной отзывчивости, настигшей меня в очередной раз, я топал по пыльной дороге. Во времена окончательного триумфа мамоны, во времена повального торжества товарно-денежных отношений эти люди отвергли примат товарно-денежных отношений, презрели свои текущие интересы, поставив превыше солидарность и сострадание… Внезапно появившаяся под подошвой скользкая субстанция остановила мои размышления. Прервав свой ход, я запрыгал на одной ноге, пытаясь рассмотреть подошву второй. Ужасная догадка осенила меня. «Так и есть, собачье говно!» — воскликнул я. — «Будь проклят хозяин той собаки, что сделала это!» Кое-как очистившись, насколько это позволяла ситуация, я продолжил свой путь, — и вернулся к своим размышлениям. Постепенно я начинал рассуждать жестче и по-другому. В конечном итоге, поддавшись всемирной отзывчивости, я втоптался в говно — совпадение это или знак? Правила, думал я, созданы для того, чтобы облегчать жизнь людей. Может быть, подавляющее большинство правил создано вопреки человеческим интересам, но в данной ситуации вопрос стоит иначе. А если бы этот, работающий второй день, водитель, кого-нибудь раздавил на дороге, его тоже стали бы столь же самоотверженно выгораживать? А если бы он не умел не только составлять пресловутый икс-отчет, но и водить машину? Каково было бы жалеть его, лежа в кювете, с рулем в голове? Эти самые билетики, которые он не додал, это ведь банальное мелкое воровство. Между прочим, выдаваться они должны и для того, чтобы в случае чего пассажир мог предъявить претензии владельцу такси, права на каковые он в противном случае лишен. О нет, ситуация далеко неоднозначна.

Вечером того же дня я уже сидел в поезде, с вычищенными ботинками, позабыв об утреннем инциденте. Моя пухлая пожилая попутчица ораторствовала без умолку. За полтора часа я успел узнать уже основные вехи истории ее семьи, от взрослых она постепенно переходила к детям.

«Так вот, каждое лето ездит она к ним за границу, — слушал я вполуха, — и живет там в семье. Мы, знаете, с этими ее хозяевами подружились, и они к нам в гости приезжали, и мы к ним. Хозяйка очень интересная женщина, знает русский язык… И вот, знаете, засиделись мы как-то вечером с ней на кухне, уже за полночь. Она мне все рассказывает — как у них, что… Я спрашиваю — вот как же это так, почему это вы так хорошо живете, так аккуратно, так правильно все у вас, а у нас — так все плохо, все лишь бы как? А она говорит — еще кофе хотите? Я говорю — ну да, пожалуйста. Она включает кофемолку, — та, знаете, так громко жужжит, жужжит, — пожужжала, сделала нам кофе, мы сидим, пьем — а через некоторое время звонок в дверь, на пороге полицейский. Нам, говорит, поступил звонок от ваших соседей, что вы ночью нарушаете тишину и порядок — заплатите штраф. Минут через пять пришел! Она мне и говорит — теперь, говорит, понимаешь, почему мы так хорошо живем?»

История сильно смахивала на где-то прочитанную или услышанную, но я все равно был впечатлен, тем более что на текущий момент она звучала весьма уместно и тянула на знак не хуже собачьей какашки. Всемирная отзывчивость, мировой порядок, размышлял я, вставая и направляясь в вонючий вагонный сортир, — где золотая середина и возможна ли она? Пусть и нет ее, золотой середины, зато существует холодная великая истина: человек есть нечто, что должно превзойти.

Лично Товарищ У