Я последовал. Подходим прямиком к Администрации Президента.

— Э, нет, родная! Никто нас сюда не пустит! Давай поворачивать назад! — говорю ей ласково, как надо говорить животному, а она хоть бы хны: у! у! — и прямо-таки подпихивает меня к неприятному зданию.

— Иду назад, — говорю я ей, и вдруг вижу: служивые, что на карауле стоят, завидев нас, вытянулись во фрунт и взяли под козырёк. Очень торжественно вытянулись, потому что из ворот выходит Сами Знаете Кто. Приветливый, можно сказать, домашний, в вышитой белой рубахе.

— Ну здравствуй, Валодзя, — говорит он характерным тонким и сиплым голосом. — Ты заходи давай, не сцесняйся, давно цибя ждал.

— Может, не надо? — говорю. — А то я не то чтобы очень большой ваш поклонник.

— Ну ты ж любишь ломаць сцерэаципы? Давай ломай.

Потрепал Рыгорыч ламу по длинной шее, и побежала она грациозно внутрь резиденции. Интересно, какой у неё чин в КГБ?

— Вот смaтры, — говорит мне Рыгорыч, — смaтры, что мы умеем, без всякой показухи.

Сели мы в большой чёрный лимузин, он за руль, я рядом, завёл он машину, и она плавно взлетела в вязкое и влажное минское небо.

— Вот это да, — удивляюсь. — Как у Фантомаса! Так ведь Фантомасу же нужна была взлётная полоса, а тут и полосы не нужно.

— Это и есць как у Фантомаса, ситроён, — со знанием дела отвечает Рыгорыч. — Мы его только на Гомсельмаше подправили чуць-чуць.

— Гомсельмаш! Горжусь.

— То-то, а то лишь бы вам в эцих своих интернетах плявузгаць.

Летим над Минском, хмурый он как обычно, серый, постылый, влагой исходит и скукой туманится.

— Херовая, — говорю, — столица у нас!

— Всё вам не нравицца. Я бы и сам хоцел, чтоб столица у нас была в Кишинёве, чтобы солнце, вино и знойные жэншчыны, но какая есць, такая есць. Уважай. И в ней, Валодзя, находицца очань много такого, о чом ты не падазраваеш.

Я замолчал. Вдруг, думаю, за несогласие катапультирует меня нафиг из машины, а там только два выхода — разбиться или проснуться.

Рыгорыч плавно снижается, аккурат перед входом в резиденцию. Вышли мы из машины, он — р-раз! и сложил её, как чемодан, метр на полтора, не больше, и даже ручка для удобства. У меня глаза на лоб.

— Вот как, — усмехается Рыгорыч. — Я его здзесь оставлю, солдат покараулит. Ежали понравилось, заберош, как будзеш уходить.

И с неожиданными интонациями Марселя Пруста приглашает:

— Ну-с, добро пожаловать в мой будуар.

— За машину спасибо, но не надо, — бубню я, поднимаясь по лестнице. — У меня прав нету, не надо мне ваша машина.

— Понадобяцца права — сдзелаем. Не боись.

Заходим в резиденцию. В коридорах полутьма, и красный такой равномерный цвет, как в Чёрном Вигваме. А навстречу нам выходит, застенчиво улыбаясь Гуимпленом, добрый и печальный гном. Глаза у него под толстыми стёклами очков огромные и чёрные, бездонно чёрные, чернее, чем у ламы.

— Пётр Петрович, — любовно говорит президент. — Без него ничэго бы этого мы не сдзелали. Ну-ка, поздоровайся с дзядзей Пецей!

Я поздоровался. Пётр Петрович прожужжал что-то, руку мою потряс и прочь пошёл. Причём пошёл не по полу коридора, а по боковой стенке. А потом и вовсе по потолку, презрев силу тяжести. Потом по другой стенке, по полу — и так спиралью вдаль.

— Это он неодобрает цибя, — сообщает Рыгорыч, — что ты его с Робином Уильямсом сравнил. А мне наоборот понравилось, что ты меня с Эдгаром По. Поэтому и позвал, чтоб видзел ты, как обстоят дзела в суверэнной Валшэбной Беларуси.

Я, честно говоря, растерялся немного, стою и молчу.

— Она ведзь поважней настояшчэй! Именно потому, что валшэбная. Понимай…

Я рот разинул, светильники пульсируют, осталось только, чтобы следом за Петром Петровичем агент Купер явился.

— Под землю спускаемся, — командует Рыгорыч, — под землёй самое главное у нас.

Зашли в лифт и спускаемся, спускаемся.

— Видзиш, как долго едзем? Это Пётр Петрович так глубоко копал. Говору ж цибе, без него ничэго не было у нас, а ты — Робин Вильямс!.. Кстаци, смотры: пока едзеш, можно душ прынимаць.

Нажимает кнопку с другой стороны от лифтного пульта, и с потолка спускается ручка на цепочке, вроде старинного туалетного смыва.

— Вот так за неё цянеш, а там вода льёцца. Можно там и стояць, за ручку держацца, рэгулироваць: сильнее поцянул, большэ воды, отпусцил — и остановилось всё.

Там — это в другой стороне лифта, где даже квадратная такая кафельная мини-ванночка, как для стоячего душа. Он вручил мне смывалку эту, я тяну за неё-потяну, вода так и играет, в ванночку бьёт! Весело, увлёкся.

И вдруг ручку оторвал. Вода как хлынет Рыгорычу на начос! И давай кругами такими, крутясь, хлестать — только уклоняйся.

Рыгорыч видит моё смущение.

— Ладно, чэпуха, сорвалось так сорвалось. Не перэжывай, сейчас прыедзем. Народ у нас, скажу откровенно!.. Бракодзелы. Дажэ в валшэбной стране умудраюцца напартачыць.

Двери лифта открывается, стоит прямо у них известный генерал, как линейку съел, и отдаёт честь. Даром что струя прямо в голову ему бьёт. Вспомнил я, что с Гиммлером его сравнил, неловко стало.

— Он всегда миня здзесь встрэчает. Преданнейшый чэловек, — хвалит его президент, а вода уже фуражку снесла, и рука к пустой голове, хоть и не полагается.

— Может, пусть отойдёт? — предлагаю я.

— Ничэво, дверы сейчас сами закроюцца. Коль он генерал, закаляцца ему надо.

Закрылись двери, обтекает генерал, а мы вдаль идём по тёмному и узкому коридору, все тот же странный красный свет его заливает, мерцая. Я подумал и спрашиваю:

— А Коля где?

— Коли здзесь нет, — отвечает президент неожиданно мрачно. — Здзесь малым дзецям делать нечэго.

— Мне в ливийскую войну как-то снился Каддафи в подземном шатре, — зачем-то сообщаю ему.

— Тут цибе не пустыня. Тут волшебная твоя родзина Беларусь, гдзе синеокие озёра.

Подумал я, что часто снятся мне пророческие сны. То Каддафи, то Рыгорыч, то Депардье, то Маяковский, то Андрей Андреевич Громыко. На худой конец Путин с китайцами под ихний Новый год. Это у нас наследственное: отец мой в юности, например, побывал во сне на секретной даче у товарища Сталина. У того была не лама, а специальный, особенный конь: не всадник на него садился, а сам он, ползя по земле, подлазил под всадника.

— Тэпэр панимаишь? — спрашивал отца Сталин, качаясь в седле. — Коня, глюпую животную, такым сложним вищам научыт можьно. Так кто сказал, что ми не сможем саздат нового коммуныстического чилавэка?

Так-то; ну вот, открывает Рыгорыч в коридоре одну из дверей. Огромный зал, просторный, и неожиданно светлый. А в зале сидят за компьютерами, строча, женщины одна другой красивее, брюнетки, блондинки и рыжеволосые бестии. Не голые, но в бикини.

— Выбирай любую! — тоном хлебосольного хозяина предлагает Рыгорыч.

— Спасибо, не надо, — снова отказываюсь.

— Ну и дурной. Я всегда говору: если встрэцилась цибе красивая жэншчына, меньше думай, больше дзелай. Значыт, благоволит цибе господзь, ты его не обижай. Не шуци с удачэй.

— Ловлас, — констатирую.

Между печатающими дамами ходит высокий человек из Фантазма, каждой то ли в бикини, то ли в экран заглядывает.

Я спрашиваю:

— А что они печатают?

— Печатают они самые важные мои мысли, — серьёзно объясняет Рыгорыч. — Прамо из моей головы идзёт диктовка. А потом от них на всю страну. От красивой бабы знаеш какая сила внушэния? От Лоева до Слонима страна эцими мыслями опутана. Красота — сила страшная и жэстачайшая. Вот в чом наша настояшчая идзеология. А этот длинновязый — главный программист. Он связь налажывает.

Высокий подошёл и передразнивает злобно, с гримасой:

— «Самые важные мысли»!.. Тоже мне важные. Лишь бы что. Нашёлся мыслитель! Какие у тебя, лопуха, могут быть мысли. Какой сам, такие и мысли.

Я на президента, зная его нрав, с удивлением смотрю: и как он такое терпит! А он, словно бы поняв, о чём я думаю, говорит:

— А что дзелаць? Гдзе я найду программиста такого уровня? Ублажаць его надо, его ж у меня EPAM с руками оторвёт.

Вышли в коридор, зашли в дверь напротив. Там грудами лежат разбухшие чемоданы. Рыгорыч на последние два поставил печать (остальные уже с печатями), и орёт как по телевизору:

— Почаму не работаеце?

Из боковых дверец, маленьких таких, только согнувшись, пройдёшь, выбегают, как мышки, испуганные члены правительства. У каждого блокнотик в руке и очи в землю.

— Вон сколько чэмоданов документов накопилось! Ничэго дзелаць не хоцят, плустаюцца по кабинетам!.. Имейце в виду, милые мои: ежели до завтра документы необработанными остануцца, пеняйце на сибя. Все пойдзёце улицу месць.

Члены правительства чемоданы похватали и мышками разбежались. А Рыгорыч тоном экскурсовода рассказывает:

— Иначэ с ними нельзя. В чэмоданах второсцепенные мои мысли, необязацельные, це, которые в документы оформляюцца. Необязацельные они необязацельные, но без документацыи в стране никак. Нет документацыи — и страны нет. Дажэ волшэбной.

Следующая комната — совсем тёмная, сверхсекретная. В центре на небольшом постаментике мерцающая красная кнопка

— Ядзерное оружие, скажу откровенно, у нас есць. Прычом самые большие запасы в мирэ. Только у нас оно особенное: амерыканские ракеты на русских нацэлены, русские — на амерыканских. А нашы — в космос. Ежали инопланецяне рэшат напасць, мы их ракетой первою собьём! Это все знают, что Беларусь на сибе всю оборону держыт. Никто и никогда нас не тронет. Ты думаеш, кто над Чэлябинском НЛО сбил? Это по всему космосу известно, что мы не шуцим.

— А если всё-таки свои, земляне, нападут? Перенацелить успеем?

Подводит меня президент к пульту. Добрая сотня экранов на нём.

— Что ж ты думал, не позабоцились мы об этом? Для этого у нас есць подземный рэчной флот. Вот ежли наступит врэмя Чэ, я только этот рычаг поцяну, и по всем мировым столицам из канализацый повсплывают кацера с боеголовками, в самых главных местах. Всё Пётр Петрович прокопал, на то он и Прокопович! Спасибо ему. Никто на нас в здравом уме полезць не осмелицца.

Вздохнул я и решил всё-таки о насущном.

— Александр Григорьевич, ну действительно, впечатляет, но ведь двадцать лет уже! Хватит, наверное. На покой же всё-таки пора.

— Об одном и том жэ ты! — обижается Рыгорыч. — Всё о своём, как и не во сне. Я цибе волшэбную страну показываю, а ты старые свои думы долбишь, как дзяцел.

Вышли в коридор, он насупился и молчит. Выбегает откуда-то издалека та самая белая лама, и давай прыгать вокруг нас.

— Ладно, — смягчается президент. — Разрэшу я цибе напоследок со своим питомцем паиграць. Идзице ужо, дзела у миня.

Сел я верхом на ламу, и унесла она меня от Рыгорыча в конец коридора. А там — неописуемой красоты подземная лужайка: трава изумрудная, жёлтые цветы-семисвечники, и водопад, ах, какой красивый водопад!.. И медная гора, которой она хозяйка.

А посреди лужайки белая скатерть с хлебом и вином.

Отломал я хлеба, вина отхлебнул, и долго играл с ламой беззаботно, как в детстве — со щеночком там, или с котёнком каким. Гоняемся друг за дружкой, кувыркаемся, я ей за ушком чешу, — идиллия.

Вспомнил всё же, что в гостях.

— Извини, дружочек, — говорю ламе, — идти пора, с хозяином попрощаться.

Вышел в красный коридор, а дверей там несчётное множество, кто знает, за какой из них царь?

Я первую попавшуюся открыл, и — не ошибся: стоит штука вроде патефона, с рупором, перед ней Рыгорыч прямо в рупор играет на баяне нехитрую мелодию вроде «Оум! Как я шчаслив». А за спиной у него тот самый высокий программист стоит, вид у него зловещий.

Я деликатно подождал. Доиграл президент и снова вежливо объясняет:

— Эту мелодзию по всему миру перэдадут. И тысячы моих агентов её услышат и дзешыфруют, прамо по нотам. И будзет всё так, как у нас задумано. Ты, Валодзя, запомни: мы — цэнтр мира. Мы, Валшэбная Беларусь.

— А ешчо на билетах шыфр, — продолжает рассказ. — Вот едзеш ты куда-то, купил билет на поезд, а там в цыфирках зашыфровано особое послание…

Но я секрет шифра понять не могу, потому что неотвратимо просыпаюсь. Как ни старался остаться, а всё ж взял да и проснулся. Несколько раз уже был на грани, но усилием воли затаскивал себя обратно в сон. Очень уж не хотелось из Волшебной, Подземной Беларуси назад в настоящую, поднебесную.

Лично Товарищ У