Это происшествие велел мне записать человек очень серьёзный. Я даже не уверен, человек ли он. Поэтому его указанию следую неукоснительно.

Он встретил меня на самом краю вокзальной площади, неправдоподобно пустынной. Лишь вдали, у самого входа в вокзал, стояли плотно, толпясь, несколько десятков человек в тёмных одеждах, людей серьёзных, это было видно уже издали, людей обременённых и характерных. Больше на площади не было никого, если не считать оцепивших её высоких и широкоплечих личностей, не менее характерных и серьёзных, пусть и не столь обременённых.

Он отделился от кучки у входа и зашагал ко мне. На нём было строгое чёрное пальто с барашковым воротником и шапка-пирожок. Лицо его было мрачно и землисто, а глаза мраморно черны и полны предчувствия. И небо над его, над моей головой, утреннее, почти ещё ночное, также было мрачно и землисто, нечто кромешное и опасно влажное таилось в этом небе, готовое вот-вот разразиться чем-то, снова-таки, очень серьёзным.

Стянув перчатку, он крепко пожал мою руку сухой и холодной рукой.

— Здравствуйте, Товарищ У, — промолвил он глубоким загробным голосом. Не сказал, а именно промолвил.

— Андрей Андреевич Громыко! — воскликнул я. Именно так, не банально «Андрей Андреевич», и не безлично «Громыко», но полностью произнёс я его ФИО, как в былые времена принято было в программе «Время» при зачитывании новостей из Политбюро.

— Пожалуйста, поторопимся, — промолвил Андрей Андреевич, — всё может начаться с минуты на минуту.

Я последовал за ним, чуть сутулящимся, к другим серьёзным людям, наискосок по пустынной площади. Город был небольшой, европейский, — цивилизованный, как любят говорить о таких местах наши люди, тоскующие в своих бобруйсках по рационально и удобно устроенной жизни. Серьёзные же люди были весьма разнородны, все сплошь немногословные пожилые джентльмены Европы из высших эшелонов того, незабываемого двадцатого века, многие из них, как и Андрей Андреевич, безвозвратно мертвы, да и можно ли быть мёртвым возвратно? Лишь толстый, оплывший, как медуза, под тёмным плащом Гельмут Коль, я специально навёл справки сегодня, жив и поныне. Может быть, именно поэтому он выглядел хуже всех, опёршийся на костыли и хватающий ртом воздух, словно гигантский кит, выброшенный штормом на асфальт. Сопровождающий специальный человек бережно и молчаливо поддерживал его неустойчивую тушу.

Серьёзные господа в явном напряжении скопились у левого прохода от вокзала к поездам, словно бы ожидая кого-то. Небольшая площадка, на которой они топтались, заметил я, так же, как и площадь, была оцеплена людьми в штатском, второе кольцо охраны, что ли. С одной стороны от серьёзных господ, как уже понятно читателю, находился центральный вход в вокзал, с другой на небольшом постаменте стоял странный одинокий вагон, из девятнадцатого словно бы века, роскошный и неопровержимо винтажный. Читатель может посмотреть на схему, которую я для наглядности набросал по свежим следам; на ней вагон снизу, а вокзал сверху, серьёзные господа, напряжённо всматривающиеся в левый проход к поездам, между ними таким образом, что вагон слева от них, а вокзал справа. Андрей Андреевич вёл меня через них, взволнованных и даже толкающих друг друга, и они давали нам дорогу. Авторитет его был непререкаем. «S'il vous pla?t», — вежливо тронул он за плечо Миттерана, и тот почтительно отступил.

— Будем ожидать здесь, — промолвил Андрей Андреевич, когда мы с ним вынеслись на самый левый фланг. Я обратил внимание на то, что даже он, железный человек, ношеный и искусный птах, взволнован и не в силах до конца скрыть своё волнение.

Окна вагона неожиданно вспыхнули электрическим светом, и старые джентльмены поворотили к нему свои многодумные головы, а охранники напряглись. Нездешний этот свет делал всё вокруг вагона ещё темнее. Стало видать дубовые столы с разложенными на них географическими картами, мягкие стулья и кроваво-красные занавески. Из электрического бытия, или небытия, нереальные и сияющие, словно голограммы, в пространстве вагона неспешно являлись безупречно прямые фигуры в безупречно сидящих мундирах. «Немцы», — понял я, рассматривая кресты, проборы, погоны и монокли. Господин с закрученными усами неторопливо прохаживался вдоль длинного стола с выправкой, достойной маршировки, монокль его сверкал, и пробор сиял совсем нестерпимо. В руках он вертел лупу с золотым ободком. Жаль, я не видел его сапог, уж их сияние наверняка способно было свалить полярного медведя.

— Сейчас они будут идти, — промолвил Андрей Андреевич, указав в сторону левого прохода от поездов перчаточным перстом. Все серьёзные господа давно отвернулись от вагонных призраков и всматривались туда в дипломатическом нетерпении. И без того суровое, лицо Андрея Андреевича окаменело.

— Вон они! Они идут не здесь! — закричал кто-то, и наша небольшая толпа бросилась от левого прохода к правому. Охранники, растопырясь, вежливо, но непреклонно удерживали пыл высокопоставленных персон, не давая им помять друг друга. Гельмут Коль всё-таки упал.

Я успел заметить нескольких призраков, быстро шагавших к вагону, не по левому проходу, как ожидалось, а по правому — охранники не подпускали нас к ним! Эти были не в мундирах, но в обыкновенной гражданской одежде, довольно изношенной и старомодной; только один был немец в той же форме времён первой мировой, что и призраки в вагоне. Свита окружала главного, такое было впечатление. Его, невысокого, крепкого мужчину с острой бородкой, я увидел совсем на миг за их бушующими пальто; промелькнуло что-то очень знакомое в этом стремительном силуэте.

Никак не реагируя на нас, призраки зашли в вагон, к другим призракам. Да, они вовсе не видели нас, их встреча происходила в совсем другом измерении и времени. Так в фильме Ридли Скотта «Прометей» разгуливали по мёртвому космическому кораблю голограммы усопших инженеров, не обращая ни малейшего внимания на непрошеных гостей. Ну я же говорю, что-то потусторонне-голографическое было в этих фигурах.

Мы бросились к вагону, стараясь заглянуть за его полыхающие окна.

— Видите? — спросил, торжествуя, Андрей Андреевич. — Видите Владимира Ильича?

Ленин сидел к нам спиной на стуле напротив генерала с моноклем, его своевольная лысина сияла всё тем же призрачным светом. Остальные визитёры стояли рядом, стояли и немцы, все, кроме генерала.

Тот что-то говорил, чеканно и резко. Ленин поднялся; поднялся и он. Ленин неторопливо прошёлся вдоль стола, там, где совсем недавно прохаживался хозяин, мимоходом побарабанив пальцами по разложенной карте. Я вновь увидел остробородый профиль. Ленин улыбался, даже ухмылялся, довольно цинически, иронично и немного устало. Генерал вновь заговорил. Ленин слушал его, избоченясь, топыря пиджак; затем жестом остановил генеральскую речь, видимо, парируя какой-то выпад. За моей спиной кто-то из пожилых джентльменов вспоминал Робеспьера. Адъютант с крестом принялся задвигать занавески. Я успел увидеть, как уродливый Радек подмигивает своему отражению в зеркале.

Все толпились у окон вагона, поочерёдно заглядывая в щели между занавесками. Лишь Андрей Андреевич стоял недвижимо и загробно. Призраки наблюдали за призраками, и только я здесь был ещё жив. Ну может быть, вместе со мной потоптанный Гельмут Коль. Это длилось долго, довольно долго — хотя там, где царит вечность, всё мгновенно.

«Выходят, выходят», — заволновались серьёзные джентльмены. Кто-то из них таки усмотрел это в заветную занавесочью щель. Грубо смяв охрану, все побежали к выходу из вагона.

Дверь раскрылась, и на пороге появился Ленин со свитой, провожаемые адьютантом. Вождь сходил с вагона победно и неторопливо, с серой шляпой в руке, вдыхая полной грудью наш сырой утренний воздух, которого он на самом деле не мог вдыхать. Мы невольно отступили, хотя каждый понимал, что он не может не только дышать нашим воздухом, но и видеть нас; может сейчас идти прямо сквозь нас, наши действия в разных временах, наши жизни не могут пересекаться. Ленин лихо нахлобучил свой головной убор на голову и вдруг остановился, осматриваясь по сторонам. Заметил?! Все мы знали, что это невозможно, но каждый готов был поклясться — сейчас, в этот момент он видит нас, всех и каждого.

Взгляд его, суровый, сосредоточенный, пронзал нас, высверливая, выматывая то сокровенное, что могло ещё оставаться у призраков. Лицо светилось внутренним огнём, но было спокойно бледным, как у мертвеца в Мавзолее. Ярость Ленина была неисчерпаема и мудра; добродушие очевидно и свирепо. Внезапно он улыбнулся, сверкнув знаменитым лукавым прищуром, и — отдал нам честь! Всё было как на кадрах известной кинохроники, только руку Ленин прикладывал к полю шляпы, а не к козырьку кепи.

Энергично махнув рукой, словно бы сокрушая нашу реальность вместе с остатками своей, он, резко двинувшись с места, зашагал к железной дороге, тем же путём, откуда пришёл, более не обращая на нас внимания. Разномастная большевистская свита следовала за ним.

Они исчезли, не дойдя до здания вокзала. Свет в вагоне погас; вагон был пуст. Некоторое время постояв в тишине под нависшим небом, мы тоже стали расходиться.

Оцепление сняли; рассвело. Вокзал заполонили обычные люди. Андрей Андреевич взялся проводить меня на поезд. Мы шагали рядом, молча. Сейчас я понимаю, что мог бы расспросить его о многом — что он думает о крахе коммунизма, о Горбачёве, об Афганистане, о Каддафи, ушедшем от масс в отрыв — но тогда был слишком подавлен мрачным величием момента, несмотря на то, что не мог до конца верить в него: и в Андрея Андреевича, и в момент.

— Сегодня вы видели Владимира Ильича Ленина, — промолвил, нарушив молчание, Андрей Андреевич. — Человека, изменившего мир, накануне всех изменений.

— Но ведь это было не на самом деле, Андрей Андреевич, — вежливо возразил я. — Это же сон.

— Что значит не на самом деле? — удивился Андрей Андреевич. — Можете быть уверены, мы вас сюда позвали совсем неспроста. Вы, пожалуйста, всё подробно запишите.

Мы распрощались тепло, я сел на поезд, и только проснувшись, понял, что состав был специально снаряжён, чтобы унести меня из сна. Я выпил кофе, скушал булочку, рассказал свой сон Лелека, поняв, что помню действо лучше, чем вчерашний день, и полностью выполнил указание Андрея Андреевича, записав всё кропотливо, стараясь не упустить ни одной детали. Осознавая величайшую ответственность.

Лично Товарищ У