Возвращался я, лишь чуть-чуть опоздав, но и этого опоздания было достаточно: поезд набирал скорость, лязгая и пердя, двери вагонов были закрыты, и поганые тётки с любопытством наблюдали через грязные стёкла за моим бешеным марафоном. «Подождите! Остановите поезд!» — кричал я, несясь им вслед по перрону, сломя голову несясь. Самое драгоценное моё имущество, сумка с рисунками уносилась прочь в метрополию, к гламурщикам, полицейским и таджикам! Тётки лишь разводили руками, с притворным сочувствием и плохо замаскированным злорадством. Оставалось лишь матерно ругнуться им вслед.

Внезапно раздался жёсткий тормозной скрежет, и поезд стал. Тяжело дыша, я неспортивно затрусил к нему. Дверь одного из ближайших вагонов открылась нехотя афишной тёткой. За спиной её стояла известная всем и каждому мамонтообразная фигура.

— Залезай! — энергично махнув рукой, позвал меня Депардье.

— Мушчына, никогда больше так не зьелайче! Никогда по такому поводу не срывайче стоп-кран! — завопила на него тётка, наливаясь редисовым цветом. — За это полагаецца штрап.

— Да не ори ты. Надо будет штраф, будет тебе штраф, — фыркнул Депардье. — Человек опаздывает, а вы стоите тут, смотрите как ни в чём не бывало.

Тётка как-то поникла и стушевалась, пробормотав «больше так не зьелайче». Поезд потихоньку тронулся.

— Ты в каком вагоне? — спросил меня благодетель. — В седьмом? Там можно жопу об сиденья отбить. Бери свои вещи и айда ко мне в купе.

Захватив сумку со своими личными субъективными драгоценностями, я перебрался к нему в роскошь общепризнанную.

— Не успели стырить? Народ у вас!.. Ну, показывай, что нового нарисовал.

Я разложил рисунки. Депардье долго рассматривал их, перемешивая, трубя раздвоенным носом и со вкусом гогоча.

— А это что же? Путин? А я знаю Путина. Похож, только тот ещё меньше. Вот такой: показал он рукой от верха брюха. — И этого я тоже знаю: Сталин, да? Не кури, говоришь? Ахахаххаха!

Разговаривал он без всякого французского акцента, весело и буркотливо, как санитар дурдома или таксист.

— Что там твой роман про Распутина? Не издают? Ну погоди, может, дедушка пособит. Я ведь тоже недавно Распутина сыграл, слышал?

Я сказал, что хотел предложить ему в экранизации «Алёшиных снов» почётную роль Ленина, несмотря на его габариты, поскольку Ленина должен играть только гениальный артист. «Графа Монте-Кристо ведь сыграл ты, и ничего. Ещё и лучше всех. А он, на самом деле, тоже не то чтобы упитанный должен быть». Он был очень польщён и впервые критически осмотрел свой живот.

— Давай выпьем! — предложил наконец Жерар, и поставил на купейный столик два небольших ведёрка.

— Берёзовый сок, — пояснил он. — Самое здоровье! Во Франции этой долбаной сам знаешь какая история с моими виноградниками: как ещё повернётся. А тут Путин как раз приглашает: живи, говорит, у нас! Да и хрен с ним, с вином, куплю берёзовую рощу в Подмосковье и буду гнать берёзовый сок.

Берёзовый сок был очень вкусный. Однако мне не нравились его новые друзья, да и с соотечественниками не по-жлобски ли он себя повёл, отказавшись платить пресловутый налог? Я не преминул ему об этом высказать, и мой прекрасный друг от возмущения зафыркал как жеребец и захрюкал как хряк.

— Что ты понимаешь, голытьба? — тряс он рыжими космами. — Ты подумай сам: я, что ли, один оттуда уехал — а доебались они только до меня. Да там в той Бельгии французских миллиардеров куча, — понимаешь, мил-ли-ар-де-ров! — так нет, виноват один я. Самый богатый наш мужик, банкир или кто он там, с этого года кто по паспорту? — бельгиец. Только приняли этот закон! До него доколупайтесь! А то пристали к дедушке. Нашли крайнего, понимаешь! А я не жлоб и не прощелыга, я не крутийством свои миллионы добывал, не хитрожопыми выдумками коммерческими, а актёрским гением, братец ты мой! Я, чтоб ты знал, мамку-Францию не так прославлял, как эти тюфяки с деньгами, которые не видят дальше своих мешков! Я Царя Эдипа записывал! Я Квентина играл! Ну спасибо вам, французы, большое. Соплеменники сопливые. Да пошли они все на хер! Я для них, для пидарасов, сколько сделал — и ещё буду теперь крайний, да? Само собой, пожрать я люблю, не отрицаю. А что? ТВАРЬ Я ДРОЖАЩАЯ ИЛИ ПРАВО ИМЕЮ? Вишь ты, бестии, устроили шоу, нашли подходящего актёра! Сраная Фрашка катится в сраное говно! Ноги моей там не будет, вот что. Я тебе серьёзно говорю.

Великий артист говорил эмоционально и убедительно, по всем законам актёрского мастерства, — и, чёрт возьми, я поступился принципами.

— Да и ладно, пусть будет так. И правда же дичь какая-то. Если бы у вас во Франции, например, установили советскую власть, я был бы всецело за, это бы здорово вас встряхнуло, а то ведь и впрямь, страна денежных мешков, ни свободы, ни равенства, ни братства, а всё делают какие-то непонятные виды на справедливость. Кого они обманывают, ей богу. Какой может быть патриотизм там, где у каждого свой кусок произвольного размера, и насущная потребность защищать этот кусок от того, у кого он поменьше? Нет никакого патриотизма, ни у вас, ни у нас. У нас вон без всякого налога на сверхприбыль чиновничьи дети по бельгиям живут, при нищем совершенно народе. Нехорошо и постыло всё это, но и ведь действительно: гений — исключение, гений признанный — исключение в квадрате, счастье для общества, которое, общество, нынче в упадке и в убытке, так почему бы и не сделать исключение для исключения? Чёрт с тобой, Жерарушка, этакий ты жук. Надо ценить людей с Даром.

— Дружище ты мой! — взревел Депардье. — Друг ты мой ситный! Дай я тебя расцелую! Я знал, что ты меня поймёшь. Вот что: к чёрту берёзовый сок, плевать на всё, и будем пить коньяк, — рыжеволосая лапа смахнула ведёрки со стола. — Только вот… Чёрт! Нету же коньяка, не брал я с собой.

— Не брал так не брал, — вздохнул я. — Я тоже не взял. В другой раз, что поделаешь.

— Как это что поделаешь? — удивился он. — Здесь недалеко граница с Украиной, как раз проезжаем. Они, черти, нормально делают, я ж не зря виноградники ихние покупал. Пройдёмся путями до Чернигова, тут совсем недалеко, а там уже купим хотя бы какой Кастель. Или Шабский тот же самый, дёшево и сердито, нормальное пойло. А там до Киева, я звякну, заберут нас…

— Вот же ж всё-таки жлобяра ты, — промолвил я, любуясь им. — Шабский! А как мы с поезда сойдём?

— А то ты не догадываешься? — подмигнул Жерар, и лапа его легла на стоп-кран…

— Только чур, платим поровну, — гордо прокричал я сквозь визг тормозов. Я не хотел уступать право расплачиваться за Шабский коньяк сквалыжному миллионеру.

Плохо уже помню, как мы шли по путям; было ветрено, так и сносило шляпу, я что-то рассказывал ему про неприветливость украинских пограничников, а он махал лапой и объяснял, что народечь, она такая: от неё только деньги и спасают, много денег, а на самом деле и это не спасение, а окончательный плен в мишуре жизни.

— Очень умный ты! — орал я на него, разъяряясь. — Если всё такой тлен и плен, давай-ка подари мне пару виноградников!..

Так и брели мы, двое больших мужчин, сапраўдныя дружбакi, оживлённо беседуя, до перехода Церуха-Горностаївка, но, к сожалению, выпить коньячку с новым приятелем не довелось, потому что я проснулся. «Руки прочь от деда Жерара!» — воскликнул я, банально направляясь в сортир. Кто-кто, а он, этакий миляга, своего барашка и пару бутылок красного всецело заслужил.

Лично Товарищ У