В последние 5-10 тысяч лет существования цивилизации жизнь человечества сводилась к борьбе за физическое выживание: добыче пищи, созданию примитивных бытовых предметов, невольному и по-черепашьи медленному познанию себя и окружающего мира.

Методы этой борьбы трудно назвать цивилизованными, потому что, как правило, они выливались в попытки подчинить себе силой или жестокостью ближних или дальних соседей и пользоваться результатами их труда. Это неизбежно, пока люди остаются на уровне простой разумности, оставаясь лишь сырым материалом истории, полуживотными, и, фактически, целыми поколениями приносят себя в жертву то глупости, то предрассудкам, то амбициям, то меркантильности других людей, не отдавая себе в этом отчета. Т.о. организация общества, в целом, была (и остается) уродливой, а развитие носит стихийный характер.

Являясь невольными участниками разыгрываемого представления под названием «Цивилизация», люди, тем не менее, всегда самонадеянно считали свою природную разумность полноценным мышлением, даже не задумываясь над тем, что мышление от разумности отличается не меньше, чем драма Шекспира от диктанта по правописанию в младших классах.

Иногда, в результате редкого и случайного сочетания условий, влияний и жизненных обстоятельств, появлялись «зрячие» люди, мечтатели, с удивлением и недоумением воспринимавшие быт, интересы и происходящие события, как следствие какой-то общей нелепости общественного устройства. Имена мечтателей – Платона, Томаса Мора, Кампанеллы, Фурье – вошли в историю. Эти люди не были революционерами в том смысле, что никого не призывали к активной борьбе с несправедливостью, топору, и их протест выражался в мечтах о совершенном обществе – утопии. В своих описаниях они подробно изображали страны и государства с ярко выраженной социальной направленностью, где царствовали альтруизм и гуманизм, действовали разумные законы, справедливость, равенство, коллективизм, общее воспитание детей, жизнь была наполнена непритязательным трудом на благо общества и художественным творчеством. Их повествования были во многом наивными и отражали представления и знания своей эпохи, и ни слова не говорили о том, как от современного им общества перейти к совершенному мироустройству.

Но главным в их творчестве было неприятие существующего общественного устройства и убеждение в том, что возможна принципиально другая организация общества. И хотя они по-разному называли свои утопии, общей идеей было воплощение коммунистических идеалов.

Наиболее ярким представителем этой плеяды, жившим уже в XIX и XX веках, был Владимир Ленин. Он, как и предшественники-утописты, категорически не принимал реалии существующей цивилизации с ее отношением к человеку, как средству достижения меркантильных целей, враждой, армиями, неравенством, эксплуатацией одних людей другими, сознательным оглуплением, предрассудками и т.д. Он считал, что само существование такой системы должно вызывать недоумение у каждого нормального человека.

Неприятие существующей действительности у Ленина совмещалось с всепоглощающим стремлением к совершенному обществу, в котором было бы достигнуто не только материальное благополучие, но и искреннее уважение к мыслящей личности, справедливости, равенству всех людей, свободе от необходимости бороться за выживание, самореализации, творчеству, при расцвете альтруизма и гуманизма. Но в отличие от своих предшественников он сделал упор не на описании деталей общества будущего, а на разработке шагов по практическому переходу к коммунизму, как самой совершенной форме организации цивилизации. Т.о. Ленин не был ни писателем-утопистом, в прямом смысле этого слова, ни «голубым мечтателем», а жестким реалистом-прагматиком, убежденным, что цивилизацию, продолжающую существовать в столь диких формах, могут воспринимать только существа, которых еще невозможно считать полноценными людьми, и мышление которых практически не отличается от разумности их первобытных предков.

Ленин с сожалением вынужден был признать, что современники, в своем большинстве, – действительно «сырой материал истории», потому что только этим можно было объяснить, почему людям не очевидна нелепость, антигуманность и иррациональность цивилизации, полагающей нормальным отношение к человеку, как средству или, например, гордость принадлежностью к многочисленному слою людей – военнослужащих, специально обученных убивать себе подобных или умирать по приказу.

Он был убежден, что мириться с организацией общественной жизни в течение многих веков, когда утверждается не необходимость альтруизма и коллективистского образа жизни, а психология частника-индивидуалиста, который, как говорил К. Маркс, ради большого барыша пойдет на любое преступление... могут только дикари с неразвитым мышлением.

Почему – рассуждал далее Ленин – не сломать такую цивилизацию, пожертвовав, если необходимо, еще одним-двумя поколениями людей-полуживотных для расчистки препятствий на пути к коммунистическому обществу, если на эгоизме и животном инстинкте выживания основаны все стимулы и реалии существующей цивилизации, если люди не преодолели и, может быть, при такой организации общества никогда не преодолеют порог простой разумности?!

Такие рассуждения лежали в основе его прагматизма и холодного расчета, переходя в допустимость почти любой жестокости и пренебрежение всеми стереотипами принятой морали и законности для подавления сопротивления этих людей-полуживотных. Он рассматривал подобные методы, как вынужденные шаги при построении коммунистической цивилизации, считая, что будущие поколения, живущие уже при коммунизме, поймут неизбежность этих относительно небольших жертв, принесенных человечеством на алтарь создания совершенной цивилизации, чтобы прекратить тянущееся уже тысячелетия бессмысленное жертвоприношение миллиардов людей. Поэтому Ленин без колебаний наделил себя правами, подобными правам «командующего армией», который отдает приказ, обеспечивающий возможность маневра и передислокации основных сил, но при этом обрекает некоторое соединение на гибель.

Надо признать, что в рамках этой логики он был совершенно последователен. Если люди способны принять жестокости восстаний рабов, дикости и садизм при так называемом «наведении порядка и собирании русских земель» в эпоху Ивана Грозного, гибель сотен тысяч человек и невыносимые условия труда, сопровождавшие преобразования Петра I или гражданскую войну США за независимость, то они со временем примут как неизбежное и подобную «военную необходимость», если ее слишком откровенно не обнажать. Относиться к этим явлениям и ленинскому отношению к современникам по-разному, это значит придерживаться философии двойных стандартов.

Поэтому вопрос о том, как Ленин посмел присвоить себе право распоряжаться жизнью миллионов и решать полноценно ли они мыслящие люди, или кто дал ему такое право – выглядит риторически и демагогически. В истории цивилизации «право» лишь отражало установившийся порядок, а не предшествовало ему. «Высшей внечеловеческой инстанции», дающей право – не существует.

Ленин и его единомышленники видели в своих методах временную историческую неизбежность, не допуская даже мысли, что такое состояние может быть нормой для человека будущего.

Ленин не оставил изложения своих взглядов в столь обнаженной форме, посвятив жизнь последовательному практическому осуществлению своего намерения. Последнее хорошо известно и во всех деталях доказывает единственность и достоверность такой интерпретации.

Несомненно, стимулом наблюдаемого развития цивилизации является эгоизм, усиливаемый инстинктом собственника, который несовместим с социальным характером общества, коллективизмом, альтруизмом и гуманизмом. Без уничтожения и трансформации этого стимула развития – рассуждал Ленин, бесполезно надеяться на построение нового общества. Т.о. был определен главный враг, подлежащий полному и безоговорочному уничтожению.

Вместе с тем он понимал, что эгоизм является мощнейшим стимулом деятельности, объективно приводящим к быстрому экономическому развитию и изобилию товаров. Поэтому, отвергая частнособственническую инициативу в принципе, как препятствие на пути построения новой цивилизации, он, тем не менее, ввел НЭП (Новую Экономическую Политику) – разрешение мелкого частного предпринимательства, когда после Первой Мировой Войны, октябрьского переворота 1917 года и гражданской войны Россия оказалась в состоянии разрухи и надо было быстро поправить дела и получить передышку. НЭП был разрешен, как вынужденная и временная мера, потому что Ленин справедливо считал, что при коммунизме эгоизму частника должен придти другой стимул активности – сознание необходимости плодотворно трудиться на пользу всего сообщества людей, а значит и себя самого.

В этой напряженнейшей обстановке «под ногами» мешалась еще и религия, используя многовековые традиции примитивного мышления и объективно их укрепляя. Она предлагала суррогат альтруизма и гуманизма при сохранении инстинкта собственника, пользуясь фантастическими, противоречащими здравому смыслу и установленным знаниям построениями, поддерживала предрассудки сознания и оглупляла людей, что уже само по себе противоречило взглядам коммунистов на человека новой цивилизации. Кроме того, религия уменьшала остроту чувства несправедливости, рожденного прежней системой, умиротворяя человека призывами к смирению и терпению, и обещаниями потусторонней райской жизни, превращая тем самым людей в своих марионеток. Поэтому всем традиционным конфессиям была объявлена непримиримая война. Со стороны Ленина это был не атеизм ученого, а прагматическая ликвидация одного из препятствий на пути к цели – новой цивилизации. Вместе с тем, по мнению Ленина и Коммунистов-Реформаторов, уровень мышления современников тоже предполагал манипулирование этими людьми, но лишь до тех пор, пока они не выполнят свою историческую роль по уничтожению старой организации жизни.

Было очевидно, что преобразованиям цивилизации будут противостоять огромные массы людей. Причем не только собственников, но и тех, кто принимает установившийся порядок вещей, как должное, кто не хочет или не умеет думать, не способен понять необходимости глобальных перемен, просто равнодушных, темных, манипулируемых противниками и т.д. Поэтому Ленину было ясно, что им должна быть противопоставлена не менее многочисленная, послушная и организованная сила, без которой быстро изменить направление развития цивилизации невозможно. Этим людям предстояло противостоять всем враждебным проявлениям, стать тараном и, если надо, отдать за это свою жизнь, не задавая лишних вопросов и даже не понимая неизбежности принесения себя в жертву. Они должны были быть сторонниками, в чем-то единомышленниками, а не людьми с моралью наемников. Выбрать можно было только из реально существовавших слоев общества, хотя Ленин понимал, что полностью никто не мог соответствовать этой роли.

Заведомо в остро враждебную группу зачислялись все владельцы частной собственности – буржуазия и аристократия, наследственная или вновь появившаяся, и люди, преданно служившие им.

Особую группу составлял привилегированный слой общества, сформировавшийся в рамках подлежащей уничтожению системы, адаптировавшийся к ней, и способный не только высказывать сомнение в целесообразности намеченных глобальных изменений, но и наиболее убедительно доказывать страшные и трагические последствия для поколения, живущего в эпоху перемен. Эти люди создавали помехи осуществлению запланированных преобразований общества, требовали отвлечения сил на схоластические споры, размывали уверенность и целеустремленность, поэтому их активность была крайне нежелательной. К этим людям относились многие представители чиновничества, технической и, особенно, гуманитарной интеллигенции и все они становились потенциальными (а иногда и реальными!) заложниками.

Хотя совсем без образованных людей система построения новой цивилизации не могла обойтись, но они априорно вызывали подозрение и любая попытка высказать сомнение в необходимости преобразований безжалостно подавлялась. Это вызывало массовые протесты, и, в частности, у такого гуманиста, каким был Максим Горький, не понимавшего, что в основе был доведенный до предела прагматизм, ликвидация всех помех на пути к прогрессивной цивилизации, а не жестокость, как самоцель. Как частный пример, такое отношение Ленина привело и к хорошо известной депортации двухсот представителей интеллигенции из страны, потому что их имена были столь известны в мире, что простая изоляция или уничтожение вызвали бы дальнейшее усиление сопротивления преобразованиям, которого стремились избежать.

Наибольший по численности слой представляли сельские жители, но они владели пусть небольшой, но собственностью и их личное благополучие зависело от этой собственности (за исключением относительно тонкого слоя неимущих крестьян, которых называли бедняками). Поэтому они были не только носителями консервативной частнособственнической психологии, но легко становились источником противодействия – активного или пассивного, с которым приходилось бороться. Это определяло отношение Ленина к крестьянству, открытое сопротивление которого подавлялось с беспримерной жестокостью. Отсюда деревни-заложники, продразверстка, голодомор, а позже коллективизация, раскулачивание, переселение или уничтожение состоятельных крестьян, отсутствие паспортизации, превратившее крестьян в крепостных, физически привязанных к месту рождения и т.д. Это все расценивалось, как неизбежные жертвы на пути формирования коллективистской психологии и общества всеобщей справедливости – коммунизма.

Из всех реально существовавших сил на роль движущей силы частично подходили только люди, минимально связанные с владением собственностью, вынужденные продавать только свои руки и недостаточно образованные, чтобы высказывать сомнение в применявшихся методах построения новой цивилизации. Их психология была в наименьшей степени отравлена частнособственническими инстинктами и была выше вероятность склонить их на свою сторону. Этой группой стал промышленный пролетариат. Его провозгласили наиболее сознательным и руководящим классом во всех преобразованиях – гегемоном, движимым «классовым чувством», а чтобы никто не мешал и не колебался – нет времени на разговоры! – диктатуру этого класса.

Ленин мог бы ответить на возможные вопросы-недоумения:

– Но класс – очень расплывчатое понятие?...

– Не имеет значения, важна общая идея!

– Что подразумевается под «диктатурой класса»? Ведь нельзя и невозможно каждому «рабочему» делегировать всю полноту полномочий, узурпируемую только реальным диктатором! «Рабочие» – просто пешки в чьей-то игре!

– Естественно, но рабочие этого не понимают. Им и не нужно это понимать. Они должны стать передовым отрядом тех, кто может принести себя в жертву при расчистке «старого мира», но зато сознание, что это якобы их диктатура – вдохновляет, и они с большей ретивостью будут исполнять предназначенную им роль. Заодно – это дает возможность оправдывать применение силы волей рабочего класса.

Именно так бы ответил Ленин, если бы он не боялся потерять сторонников в лице рабочих, для которых оставлялись более доступные для восприятия и лестные для сознания «аргументы».

Рабочие стали агитаторами за новый строй, именно из них формировали отряды для подавления кронштадского мятежа и корниловского наступления на Петроград, именно они стали ядром Красной армии, именно из них формировали отряды для осуществления продразверстки, именно рабочих позже послали в деревни для проведения раскулачивания и коллективизации...

Одновременно Ленин понимал, что безнадежно перестраивать цивилизацию в одной отдельно взятой стране. Перестройка цивилизации будет лишь тогда эффективной, когда ею будет охвачен весь мир. Хорошо известен лозунг: «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» Декларировалось, что рабочие «не имеют национальности» – их объединяет «классовое самосознание» в противоположность условности национального и государственного деления.

Для Ленина было бы естественнее провозгласить торжество космополитизма, но вслух упразднить национальное деление коммунисты не могли – слишком глубоко въелся в сознание национальный предрассудок, поэтому на флаг был поднят интернационализм и уважение национальной культуры, хотя руководители понимали условность и двусмысленность этих лозунгов. Например, Троцкий прямо говорил, что он человек без национальности, а сам Ленин никогда не упоминал о своей национальности, как о характеристике, имеющей хоть какое-то значение. Также не имела значения национальная принадлежность других людей, если они проявляли преданность идее перестройке мировой цивилизации. Поэтому понятие «нация», национальный и государственный суверенитет, государственные границы, международные нормы и т.д., рассматривались, как условности, помогающие сохранить прежние формы устройства земного общества, основанном на личном и государственном эгоизме. Ими пренебрегали, если этого требовало любое тактическое ослабление противника. Революция преобразований должна была стать Мировой Революцией, и именно это было стратегической целью.

Коммунисты считали, что нельзя только действовать слишком откровенно, и открыто, чтобы не провоцировать дополнительное сопротивление. Было очевидно, что нарушение международных норм и установившихся стереотипов межгосударственного поведения будет названо «вмешательством в чужие внутренние дела», «нарушением государственного суверенитета», «агрессией» и «экспортом революции», приводящим к кровавому беспорядку.

Начальный расчет на общемировой конфликт, цепную реакцию революций не оправдался, но в орбиту попыток совершить мировую революцию была втянута не только Россия, но и Германия, Финляндия, Китай и другие страны Ближневосточной и Средней Азии. Многие из них впоследствии стали республиками СССР. Они также выразились в создании I и II Интернационалов, провалившемся походе Тухачевского на Польшу, а позже попытки экспортировать революцию продолжались в Испании, в Африке, странах Южной Америки и т.д. После второй мировой войны строй, который теоретически вел к коммунизму, был установлен во всей Восточной Европе, Китае, Вьетнаме, Северной Корее и на Кубе. Т.е. на путь построения новой цивилизации, во всяком случае, формально, встала почти половина тогдашнего населения Земли. Если отвлечься от количества жертв, принесенных жившими тогда поколениями, то безуспешной ленинскую деятельность по перестройке земной цивилизации никак не назовешь!

Прагматизм Ленина выразился и в том, что он считал возможным использовать любую мировую заваруху для ослабления противника, под которыми он понимал государства, олицетворяющие существующую цивилизацию и любое движение, отвлекающее от стратегической цели по построению новой цивилизации, или размывающее ее. Можно вспомнить о приемлемости любых способов для получения средств для финансирования партии: от уголовного преступления – грабежа и убийства инкассаторов, до спонсорства частников-предпринимателей, наживающихся на эксплуатации рабочих и финансовой помощи государств, противостоящих России. Ленин призывал к ослаблению России, путем поражения ее в первой мировой войне, о превращении империалистической войны в гражданскую войну, о солидарности с самыми реакционными режимами в преследовании социал-демократии вообще, как самых опасных идеологических противников и т.д. Он был готов временно и вероломно солидаризироваться с любыми движениями, если они приводили к ослаблению буржуазного противника – от союза с Махно до Чан Кай Ши и позже с нацистской Германией для раздела Польши, захвата Западной Украины, Прибалтики и поощрения Германии, начавшей мировую войну в Европе. Вероломство, с точки зрения коммунистов, было оправдано великими и глобальными целями по построению коммунистической цивилизации на всей Земле, а временные союзники были нужны лишь до тех пор, пока они выполняли роль «ледоколов» революции, как выразился Виктор Суворов.

Тот же прагматизм царил и в области юриспруденции, превратившись, к сожалению, в правовой произвол, ставший нормой через несколько лет. Но уже при жизни Ленина во главу угла было поставлено не обязательное соблюдение принятого закона, как это провозглашалось в рамках традиционной (буржуазной) демократии, а «социалистическая законность», ведущим мотивом которой стала революционная целесообразность. А «целесообразным», с точки зрения построения новой цивилизации, было не выполнение буквы закона, а подавление и преследование всего того, что этому могло мешать, и поощрение любого начинания и поступка, служившего преобразованиям. Коммунисты считали вредным и постыдным следовать формальному принципу демократии о праве высказать любое мнение, каким бы абсурдным оно ни было, тем более, что именно «демократию» в ее буржуазном воплощении они и поставили целью сокрушить. Даже возможность обсуждения вопросов правомерности революции Ленин с презрением отвергал, говоря, что мы не такие дураки, чтобы позволить свободу слова. Выливалось это не только в дискриминацию по социальному признаку, но и в прямое уничтожение открыто высказывавших свои оппозиционные взгляды. В иных условиях их бы просто терпели или не обращали внимания, но в обстановке острейшей борьбы нельзя было допускать возможности колебаний. Т.о. следование принципу плюрализма представлялось абсурдным, потому что Ленин и его единомышленники строили не дискуссионный клуб, а меняли направление развития цивилизации, внедряя благородные коммунистические принципы взаимоотношений между людьми, справедливо полагая, что любые дискуссии можно будет устраивать потом.

При этом Ленин совсем не был против сободы высказать осмысленное, продуманное и прогрессивное мнение, которое покоилось на сознании, что существующая цивилизация во многом уродлива и ее необходимо заменить, но он был категорически против абстрактного понимания свободы говорить все что хочешь, если этот принцип выливается в одурачивание людей пошлыми журналистами, не понимающими ничего в сути происходящих процессов или религиозное мракобесие.

Если была «революционная необходимость», то власть допускала практически любые нарушения законов, норм, традиций и обычаев, внесудебные расправы, взятие заложников, ускоренное и упрощенное судопроизводство, низведение адвокатуры до формального уровня, отрицание состязательного характера судопроизводства, обвинительный уклон, «телефонное право» и т.д.

Ленин понимал, что подобное положение должно существовать только временно и может быть оправдано грандиозностью стоявшей задачи, масштабами противодействия и примитивным интеллектуальным уровнем вовлеченных людей. Он исходил из того, что величие цели коммунистов могут осознать лишь немногие, а остальных пока нужно просто заставить не противодействовать, т.к. времени, сил и возможности разъяснять свои мотивы у власти не было. Да и нельзя было рассчитывать, что люди смогут смириться со своей участью или уйти от привычных стереотипов мышления.

Этими же соображениями определялось отношение к литературе и искусству. Поощрялись произведения, в которых утверждались преимущества коллективистского образа жизни, оптимизм, альтруизм, гуманизм и интеллект, при минимуме интеллигентской рефлексии, пессимизма, бесцельного абстрактного «умничанья» и религиозных мотивов. Это пользовалось государственной поддержкой, пропагандировалось, подчас носило упрощенную, прямолинейную и примитивную форму, но нередко приводило и к появлению шедевров гуманизма в литературе, живописи, театре и кино. «Социалистический реализм» был противопоставлен «буржуазному искусству», которое провозглашали упадническим, примитивным и воспитывающим извращенное восприятие – примету умирающей старой цивилизации. Отрицалось все, что выражало не богатство человеческого воображения, а было проявлением патологии, болезненных и нечистоплотных страстишек и всего того, что поощряло в человеке животные инстинкты.

Аналогичная политика проводилась в политической пропаганде, преподавании и оценке общественных и даже естественных предметов и направлений. В итоге позже с водой выплескивали и ребенка: отрицалась генетика и кибернетика, но получили дорогу антинаучные взгляды Т. Лысенко, потому что они совпадали с убеждением коммунистов, что все свойства организма (а, следовательно, и человека) определяются внешними условиями и воспитанием. Беда и в том, что суждение о качестве и направленности произведений литературы и искусства, общественных и естественнонаучных идей было отдано чиновникам, малограмотным политикам и идеологам. Это привело к такому количеству необоснованных ограничений и запретов, что стало одной из причин крушения всей системы в целом.

Одновременно внедрялись ростки новой цивилизации: провозглашалась всенародная собственность, право народа владеть землей и промышленностью, самим распоряжаться результатами своего труда, борьба с частнособственническим сознанием, коллективистский образ жизни, освобождение от религиозного отупения, избавление от необходимости бороться за выживание, ликбез для малограмотных, призыв к самореализации, как высшей цели жизни, распространение и уважение к научному знанию, бесплатная медицина, образование, дотации или финансирование многих социальных институтов, расчет на сознательную дисциплину и повышение производительности труда, основанного на общественном, а не материальном поощрении и т.д. При общем дефиците потребительских товаров и нехватке продуктов питания, оставались дотационными многие необходимые предметы и услуги: – например, детская одежда и отдых, канцелярские товары, стоимость транспорта и печатной продукции, содержание интернатов для детей народов, ведущих кочевой образ жизни, развитие производственной инфраструктуры, не всегда диктуемое экономической целесообразностью и т.д. Во многих деревнях могло не быть продуктового магазина, но зато был книжный магазин!

Отдельный вопрос, что прагматичная и «циничная» позиция Ленина была быстро деформирована преемниками, в конце концов, вообще переставшими ее понимать. Из всей ленинской идеологии остались методы беспощадного подавления инакомыслия, вероломство, жестокость и властолюбие, пришедшее на смену прагматизму. Хотя социальную направленность общества они не в силах были изменить, но использовали ее, в основном, для демагогических целей и оправдания своего всевластия.

Стимулы экономики, по сравнению с личным эгоизмом, были совершенно недостаточны, чтобы обеспечить конкурентоспособность товаров и приемлемый уровень жизни в странах, поставленных на путь преобразования всей цивилизации. Однако, вопреки реальности и необходимости срочно поднимать жизненный уровень и решать продовольственные вопросы, стимулы развития оставались неизменными.

Сверхмилитаризация и готовность видеть враждебность в любых возражениях конкретным поступкам, привели к тому, что социальный строй, олицетворявший реальные достижения Ленина по образованию новой цивилизации, после семидесяти лет перестал существовать вместе с развалом СССР. По этому поводу можно высказать только горестное сожаление. Оно носит не столько эмоциональный характер, сколько сожаление об упущенной возможности изменения цивилизации в единственно возможном направлении – на пути к коммунизму, который был совершенно реальным. С гибелью социализма были временно девальвированы и коммунистические идеи. То, что «временно» – не вызывает сомнений.

К подобному выводу пришли и те, кто далеко не является коммунистом. Конференция ООН в Рио-де-Жанейро (1992 г.), т.е. уже после развала СССР, пришла к выводу о бесперспективности частной собственности, (о том), что планете нужна новая религия бытия, коллективистское развитие на базе социальной справедливости. С высокой трибуны было заявлено о преимуществах социалистического уклада жизни.

Александр Зиновьев, известный диссидент и правозащитник, сам вынужденный в свое время эмигрировать из СССР и несколько лет проведший в эмиграции, писал: Несмотря на определенные перегибы, советский тип социальной организации... был на порядок выше... Он опередил Запад на 50 лет и может служить классическим примером для коллективистского развития человечества. ...Несмотря на технологическое отставание отдельных отраслей, экономика, как целая система, тоже была на порядок выше.

Если это осознается, то почему бы развитие цивилизации не сделать направленным на осуществление коммунистических идеалов, не воплотить в жизнь принципы, от которых люди не отказались и никогда не откажутся? Но надо не повторять октябрьскую революцию со всеми ее ужасами, а поставить целью достижение высокого интеллектуального уровня людей, как нормы, которая позволит рассматривать человечество не как «сырой материал истории», а постепенно и без сознательных жертв и ограничений построить новую Интеллектуальную цивилизацию.

Вышеприведенные рассуждения – не претензия на оправдание жестокости и убийства, если они порождены властолюбием, иррациональным и нелепым предрассудком или патологическим садизмом, а жесткая логика силового и относительно быстрого становления истинно человеческой цивилизации на Земле, потому что иной путь был невозможен. Он невозможен и сегодня и, может быть, будет невозможен еще много столетий, пока мышление людей не будет готово для такой перестройки мирным путем. Но в ожидании этого в жертву будет принесено гораздо больше людей, чем погибло вследствие октябрьского переворота.

Ленину можно инкриминировать только приписывание своей идеологии статуса несомненной истины, но противоположная точка зрения привела ко второй мировой войне, сопровождавшейся беспрецедентными жертвами и разрушениями, и угрозе терроризма в начале XXI века, уже получившей статус «войны цивилизаций». Поэтому неизвестно, что лучше для человечества, тем более, что кроме исторического результата другого мерила не было, нет и не будет.

Март, 2005,
Нью-Йорк

В.C. Цаплин