Давно известно, что отрицательные персонажи кино чаще смотрятся более живыми и харизматичными, чем положительные. Я решил составить свою десятку кинозлодеев. Пишу в том порядке, как вспомнил:
Рутгер Хауэр — Попутчик. Выхожу один я на дорогу
Это самый леденящий, глумливый и таинственный злодей в мировом кино. Улыбка Джиоконды, локоны Аполлона, взгляд Рутгера Хауэра. Он абсолютно мистичен, но мистичен ненавязчиво, так, что это заметно только посвящённым. Пишут, что в фильме должен был быть отчётливо мистический финал, чтобы все поняли, что к чему, но сценаристу был дан знак свыше о том, что этого делать не стоит. Именно тонкость магии Попутчика возносит образ на небывалую высоту. Сумрачный голландский гений Хауэра сотворил невозможное. Дыхание потусторонности в этом фильме едва уловимо и именно поэтому особенно ужасающе: мы ощущаем его за кадром, конкретнее — где-то за левым плечом... Попутчик — нездешнее существо, настолько, что не может смириться с собственным материальным существованием. «Останови меня», — наигравшись в кошки-мышки, просит Попутчик запуганную до смерти жертву, и на протяжении всего безысходного, ветреного и пыльного фильма учит её, как это сделать. Сократ-Платон, дон Хуан-Кастанеда, Карлсон-Малыш, Попутчик-Тот, Кого Он Избрал. Григорий-Алёша, кстати. Уроки возмужания с той стороны. Наш Cверхклассификатор отыскал удивительно в тему у Монтеня: http://urphin-jews.livejournal.com/13381.html
Марлон Брандо — Излучины Миссури. Пижон
Этот фильм стоит смотреть именно из-за злодейской роли Брандо. Одной левой, небрежно, дедушка Марлоша поворачивает тумблер и — бац! — включает на полную своего внутреннего беса. Джеки николсоны и прочие партнёры по фильму неизбежно отправляются не то что на второй, а на третий план (на втором норовистая лошадь Марлона). Фёдор Михайлович в таких случаях говорил: стушевались; тут-то и становится понятным, кто есть who. Как бы резвяся и играя, безо всякого напряжения, сверхчеловек Брандо демонстрирует одного из самых странных злодеев кино. Неприлично располневший красавец, одновременно жеманный и брутальный пузырь, седые космы по ветру, он «как светлячок», по выражению самого Марлона, пролетает через картину, паля из ружья, поедая морковку, плескаясь в ванной, бренча на чём-то вроде балалайки и даже один раз выпустив газы. Кроме этого полёта вы ничего не запомните, всё остальное, банальное и глуповатое в сравнении с буйным гением мистера Брандо, неизбежно останется смазанным (между прочим, многое от актёрской манеры Марлона в этом фильме перенял впоследствии Джонни Депп, например, в попсовом образе Джека Воробья — но как и бывает в таких случаях, остался лишь подражателем). Концовка, предсказуемейшая с учётом жанра, становится дурацкой и нелепой, всё должно было быть по-другому, мы ведь все понимаем, но куда там, выйти за рамки подобно главному артисту ни у режиссёра, ни у сценариста не получилось.
Луи де Фюнес — Мания Величия. Царедворец
Ещё один непревзойдённый гений кино, ещё один созданный им непревзойдённый злодей, самый неугомонный, алчный и коварный из всех возможных. Циник, жадина, негодяй, интриган, политикан, абсолютно аморальный тип — и при этом такой симпатичный! Весь фильм сочувствуешь только ему, а не типа положительному герою бездарного актёра Монтана, который (Монтан) тупо не умеет играть и не понимает, как вести себя в упоительном комическом круговороте, созданном искромётным гением старины де Фюнеса. Но даже ротозей Монтан не способен испортить сверхкино. Всё, к чему прикасался Мидас, превращалось в золото. Всё, к чему прикасается де Фюнес, превращается в смех. Как писал некогда лично Товарищ У: «де Фюнесу не нужен сентиментальный морализм, пресловутый вымученный «смех сквозь слезы», столь милый сердцу хромых умом общепризнанных критиков. Его смех бескомпромиссен и жесток. Ни малейшего потакания, ни малейшего сочувствия своему персонажу, выставленному на всеобщее обозрение в самом неприглядном виде. Каким бы неприглядным ни был этот персонаж — его полюбят. Ибо полюбят в нем себя». Дон Салюст де Фюнеса не сверхчеловек, не недочеловек, но именно Человек, причём с действительно с большой буквы, потому что именно человеческое доведено в нём до крайности, пусть и большей частью не самое лучшее.
Омар Шариф — Золото Маккены. Братяш Аарины
Этот злодей самый непоседливый, увёртливый и шелудивый, большой забавник и шкодник. Шариф прекрасно сыграл бы не только Махно, но и Карлсона. Египтянин, он отлично подошёл на роль мексиканского бандита, златолюбивого ковбоя из вестерна, и снова-таки, рядом с его отличным героем напрочь стушевался положительный Грегори Пек. Скачет этакая весёлая сволочь на коне, черноглазая, белозубая, малиновогубая, усики червяшками, глазками зырк, зырк, сам чёрт ей не брат, золото её манит, ты ж понимаешь, да что ж ты с неё возьмёшь! А в походной сумке афиша из Парижа, куда он мечтал попасть. Я тоже мечтал и тоже не попал. Пока, во всяком случае.
Робин Уильямс — Секретный агент. Бомбист
Роль будто бы эпизодическая; исполнителя даже не прописали в титрах. Между тем, образ этот для фильма ключевой (неспроста Робином начинается фильм и им же завершается), и, конечно, он за свои пятнадцать или сколько там минут экранного времени, как говорится, делает всех. Играет он сверхфанатичного бомбиста, анархиста-шахида, само воплощение террора, Нечаева и Равашоля в одном, — и играет замечательно. Надолго бы Ф. М. Достоевский, увидав его, потерял покой! Пикантности добавляет тот факт, что в прочих своих фильмах Робин обыкновенно эксплуатирует имидж сиропного и паточного, человечнейшего и душевнейшего до приторности добряка. С ролями несносно добрых и нестерпимо трогательных чудаков он всегда справлялся лучше всех, но здесь — такой контраст и такое попадание! Только из-за одного Робина Уильямса смотреть обязательно. «У меня нет будущего, но у меня есть сила». Ах, какие нежданно холодные, душу леденящие, голубые очи! Косоватая, головушкой набок, походка. Методичность протестантского пастора и пасторская же шляпа. И эта незабываемая кривая окаянная усмешечка в финальном кадре. Самый несгибаемый кинозлодей. Подробней здесь: http://genosse-u.livejournal.com/265391.html
Франсуа Перье — Спрут. Адвокат дьявола
Великолепнейший персонаж «Спрута», не ставшего ещё мыльной оперой. Именно так, первые две части, пока действовал ещё герой Перье, были прекрасны. Потом пошла сериальщина, комиссар Каттани, несмотря на наплыв её, силою харизмы своей ещё как-то держал планку, а после смерти комиссара всё испортилось окончательно. Но лучшие части телефильма в качестве главзлодея представляют именно адвоката, и это неспроста. Перед нами настоящий аристократ подлости, виртуоз негодяйства, гений злодейства, убедительнейший циник и ироничнейший змий, ношеный и искусный птах, излучающий с экрана неповторимую брезгливую весёлость. Удивительное лицо, играющее каждой складкой, способное одновременно выражать самые разные, зачастую противоположные, эмоции одновременно — лицо человека очень опасного, одного из немногих, способных к опасному же наслаждению искусством ради искусства, даже если это искусство злодейское от и до. С каким видом, словно по говну ступая, идет Терразини на встречу с комиссаром в финале второй части! Гениальная игра, очень жаль, что с Перье фильмов снято не так уж много. Упустить такого типажа! И вот всегда же в жизни так получается.
Роберт Инглунд — Кошмар на улице Вязов больше чем кошмар
Именно Инглунд и только он. Нынешний, с позволения сказать, Крюгер не достоин даже упоминания. А тот, конечно, был кошмар-эпоха. Появление его на «видиках», немногим позже появления самих «видиков», ознаменовало крах советской власти и советского же киноискусства. Кошмар ворвался в утлые, испещрённые коврами и занавесками квартиры советских обывателей, разбросав куда попало плюшевых неуловимых мстителей, меняющих профессию иванов васильевичей, тех самых мюнхгаузенов и прочих персонажей тихого и правильного советского кино. Начиналась эпоха кошмаров, кинематографических и всамделишних. Я помню это чудесное время, когда пионеры только-только принялись постигать искусство Дикого Запада. Мутный экран телевизора в «видеосалоне», устроенном в «комнате школьника», служил окном в иной мир. После просмотра мы устраивали дебаты на тему — кто кого сборет — Шварц, Сталлоне или Брусли. Сходились на мнении, что конечно же Шварц — вон у него какая битка. Ну может Брусли — приёмы всё-таки знает. Но Сталлоне продует однозначно — слишком слюнявый. «На самом деле круче всех Фредди», — заявил толстый мальчик по прозвищу Пшеня (фамилия его была Колосовский), — «Он придёт ночью и всех порежет». В комнате Пшени висел огромный постер с когтистым Крюгером, он подмигивал, скверно улыбаясь, и, казалось, шевелил своими лезвиями, тем самым как бы заявляя «Смерть Советским Детям». Впервые Пшеня увидел фильм про Крюгера в пионерлагере и в ночь после просмотра напрудил в кровать. Да, Инглунд умел кошмарить... При этом все свои ужасы и мерзости он проделывал как бы резвяся и играя, и не было злодея веселей и раскрепощённей: бэтменовский Джокер-Николсон, нарочитый, истеричный клоун, призванный вроде бы олицетворять веселящегося злодея, и рядом не стоял. Фредди ведь жёг, натурально жёг напалмом. Не то чтобы хохмач — природный, полнокровный весельчак, да, по-настоящему бесноватый, искромётный мерзавец, с этаким не заснёшь.
Энтони Хопкинс — Молчание ягнят. Тот самый добрый доктор
Этот образ был безупречен в первой части тетралогии, блистателен во второй, неплох в третьей, а в четвёртой, «Восхождении», его опошлили. Но Хопкинс в четвёртой и не снимался, так что респект ему, как говорится, несмотря ни на что. Далее процитирую себя самого. В чём прелесть образа, созданного Хопкинсом? Лектер, собственно, не маньяк в популярном смысле этого понятия — это аристократ от маньячества. Людоедство, как утонченный порок Ганнибала, выбрано весьма удачно, выгодно оттеняя его аристократическую мизантропию. Иного человечка и скушать противно; разве что хорошо прожаренного и под приправами. Доктор Лектер так и делает. Смысл всем известного фильма, основной его, как модно сегодня говорить, мэссидж, состоит в том, что единственным его по-настоящему интересным и притягательным героем оказывается особо опасный безумец. Все остальные — абсолютно картонные, как из инкубатора одинаковые, стандартные до боли американские киноперсонажи: вдумчивые, но грубые и недалекие полицейские, толстый негр-санитар, глуповатый и самодовольный врач-тюремщик, пиджачная тетка-сенатор, символ раскрепощения угнетенной женщины Америки, и толстая девушка, ее дочь. Вот разве что агент Старлинг, Кларисса, не совсем обычная в этой веренице. Провинциальная (что сразу отмечает проницательный взгляд доктора), некрасивая, малорослая девочка-отличник, с трудом скрывающая свой испуг и вся как бы сжавшаяся в единый ершистый клубок, замешавшая свою целеустремленность на детских еще комплексах, она неожиданно привлекает к себе внимание Лектера. Скучающий эстет-доктор выделяет ее из картонной вереницы, и часами ведет с ней душещипательные беседы на тему, под каким соусом лучше всего готовить человечину. Ну разумеется, она не разделяет его вкусов, он не может этого не понимать, но ему нравится по-доброму эпатировать угловатую вчерашнюю школьницу, которая тоже почему-то смотрится чужой на всеобщем празднике жизни. И она, агент ФБР, в глубине души как бы заворожена даже этим маленьким, изысканно ехидным человечком с удивительно круглой головой и жутко умильными глазками, ничего похожего в своей жизни она не видела и не увидит, он навсегда останется одним из самых, если не самым сильным впечатлением этой жизни, — первый маньяк сродни первому мужчине… Получается совершенно завораживающая история, тем более что актеры подобраны прекрасно. Чего греха таить, зритель волей-неволей начинает испытывать к персонажу Хопкинса не только уважение и почтение, но и самую настоящую симпатию. Милый сердцу интеллигента человек с безупречным вкусом, жестоко воспитывающий грубый мир… Когда я вижу его, круглоголового, в стеклянной клетке, в окружении придурков и тупых одноклеточных ментов, я думаю иногда умиленно: «вот и я так живу, а гляди-ка, никого еще не съел».
Джеймс Белуши — Провал во времени. Вечное возвращение жлоба
Сюжет фильма, согласно Кинопоиску: «Под ярким солнцем Великой Американской равнины, на одинокой, продуваемой всеми ветрами автозаправочной станции происходит жестокое преступление. Эти, леденящие душу события происходят на глазах Карен, попутчицы человека, оказавшегося беспощадным убийцей. Спасаясь от его преследования, Карен вновь и вновь возвращается в прошлое, но всего лишь на 20 минут назад для того, чтобы предотвратить уже совершенное убийство. Один убийца! Один свидетель! Один шанс спастись!» Держу пари, половина из вас этого кино не смотрела и злодея такого не знает. А зря. Тот самый беспощадный убийца представляет собой обыкновенного на первый взгляд жлоба, распоясывающегося всё больше и больше с каждым возвращением героини в прошлое (возвращаться приходится, потому что с каждой попыткой поправить прошлое на деле выходит всё хуже и хуже). Вот это распоясывание, последовательное слетание со всех и всяческих катушек на новый виток охуевания, сыграно Белуши просто виртуозно. Злодей его очень земной и реальный, живой как жизнь — поди ты встреть, хоть на улице, хоть в театре, Ганнибала Лектера, а с такими пацанами я сколько раз пил пиво. В финале ленты он становится уже олицетворением инфернальности, этаким абсолютным злом — и здесь ему веришь, потому что знаешь, как ужасен бывает средний человек, и что может случиться, если в результате жизненной встряски в нём на поверхность выйдет незамутнённое цивилизацией нутро. Пожалуй, это самый философский злодей из описанных, показанный без малейшей мелодраматичности и фальши. За него актёру Белуши, больше известному как добрый полицейский с собакой, респект, конечно, величайший.
Удо Кир — заранее обречённый на полный провал
Здесь я даже не называю конкретного фильма, потому что таковых тьма-тьмущая, где Удо Кир является непременным злодеем. Нездешний и печальный, как ёжик в тумане, с добрым лицом и глазами такими добрыми и такими большими, что на них впору надевать лифчик, чем-то похожий на советского актёра человека-амфибию, но, конечно же, гораздо более симпатичный, в каждой из своих киноработ он обязательно заканчивает очень плохо. Герои его будто наделены предчувствием неизбежного своего поражения, и поэтому более грустны, чем инфернальны. Немыслимые злодейства свои они совершают как бы говоря: «извините, так надо». Ничего не поделаешь, работа такая! Вежливая экзистенциальная тоска заключена в каждом их движении... Наблюдая их всегда ужасные смерти на потребу обывательскому чувству справедливости, понимаешь, что и победа вселенского добра — вовсе не такая бесспорная вещь, какой представляется. Я не видел злодея трогательней. Пусть этот щемящий образ увенчивает мой маленький кинорейтинг.
Лично Товарищ У
