Он убил генерала. Заслуга сомнительная, и генерал более чем сомнительный, но сам-то он каков. Захотел и убил. Я узнал, что он убийца, в одну из наших последних встреч. Мы выпивали у него дома, когда по телевизору, приурочив к какой-то дате, показали покойного генерала. «Какая гадость», сказал я. «Хорошо, что я убил его», сказал он. «Ты убил генерала?» удивился я. «Ну да, убил». «Как? Веником?» «Зубочисткой. Я убил его зубочисткой». «Вот как. За что же?» «За что, за что… За твоего любимого Ленина». «Я не знал, что ты любишь Ленина». «Люблю, не люблю… Дедушку своего я уж точно любил». «Дедушку?» Ниже я излагаю историю, которую он мне рассказал. Дед был, что называется, замполит старый упертый коммуняка фронтовой закалки. Очень бодрый был старик и весьма заядлый. Когда перестройка началась, все грозился Горбачева повесить. Иуды, кричал, что же они делают! Да в наше время бы их за такое! Был у деда друг, замполит под стать ему. О четырех ногах, то бишь на костылях ходил. Помню, как он являлся к деду в гости. «Добрый вечер, Вениамин Васильевич, проходите, пожалуйста». «Сволочи, Максим Кузьмич, негодяи, свинячья банда». «Падлы все», вежливо отвечает дед и гостеприимно проводит гостя в комнаты. Семья наша в целом относилась к перестройке вполне индифферентно. Ну и дед, конечно, не мог с нами не схлестнуться. Что ни обед, что ни ужин дед сразу начинает политинформацию. Вы, говорит, себя умнее нас считаете. А кто из вас, как я, в бахилах школу кончал? Все, конечно, смеются оттого, что он в бахилах школу закончил, ума вряд ли прибавилось. Это мы… это раньше я так думал, а теперь… это как еще посмотреть. В общем, смеемся все, а дед не унимается. «Я таких вот комсомольцев, как этот ваш Горбачев, знавал, и не одного. Пока мы сеяли-пахали, они все песни пели. Вот и допелись! Они допелись, а вы попляшете!» «Это почему же, папа, Горбачев наш? Мы вообще молчим, вам не возражаем…». «Именно ваш, потому что вы надо мной смеетесь, а смеетесь вы надо мной, потому что дураки». «Да мы вообще молчим, папа, успокойтесь вы». «Вот это правильно делаете, что молчите. Вот и молчите себе, а зубы поспрятайте. Нечего их скалить здесь. Зубоскалы». Не раз и не два так вот буянил дед, доходя в своих застольных разговорах и до матерной агитации, а после девяносто первого года вдруг замолчал сам. Резко замолчал, политинформации прекратил и катастрофически стал сдавать. В девяносто втором на демонстрацию Седьмого Ноября не пошел, потому что мочегонное принял. В девяносто третьем, аккурат после расстрела парламента, случился у него инсульт. В это же время умер, прикованный к кровати, Вениамин Васильевич. Пока жив был, дед все к нему ходил. Чуть не каждый день. Соберется, посмотрит на нас сурово, газету «Правда» под мышку сунул и пошел. Мы еще шутили, что они там организуют заговор с целью возвращения Советской Власти. Не удался, значит, заговор… Схоронив последнего друга, дед окончательно в себя ушел и будто от всего отгородился. Засел безвылазно в своей комнате, как, действительно, тот старый пень. По-моему, «старый пень» это комплимент. Нас с тобой вряд ли назовут в таком возрасте старыми пнями… Так, скажут, топает старикашка, и пусть себе топает. Мы дома видим, старик чудит, но ведь у каждого жизнь своя, свои рыпания… В общем чудит и чудит. Он все больше себе, мы себе. Привет пока. Разговоры свои прекратил ну и ладно. Да и о чем говорить нету уже ничего, никакой этой его Совдепии. Какие там политинформации. А ведь много больше я мог тогда с ним быть… И много больше мог для него сделать, чем делал. Ну, да это… ну так вот. Сижу я раз, смотрю телевизор, передача о Ленине, какой он там такой-сякой, разносчик сифилиса и революции, дурак и деспот, и вылазит на экран, вот как сейчас, этот самый генерал. И тоже, гад, на Ленина чего-то несет. Он вообще по Ленину большой спец был еще при Советской Власти и даже книжки какие-то написал, потом, как водится, перевернулся, опять написал чего-то… Короче, авторитетный дядя. Ну, значит, ла-ла-ла, болтает чего-то, я смотрю себе на него, семечки жру, мало, что ли, по телевизору таких передач показывают? Ну, балаболит себе и балаболит, мне-то что? Мало таких? Вдруг чувствую, что в комнате я не один. Я обернулся и вижу: из комнаты своей вышел дед и скорбно так стоит. Давно, видимо, вышел. Слушал генерала, а смотрел на меня, и так смотрел, что я его взгляд до сих пор запомнил. Ничего не сказал и назад себе в комнату зашел. И так мне гадко, так позорно стало, будто я перед ним обосрался, или там жабу в руки взял. Вырубил я на хрен этот сраный телевизор, сижу в кресле, и так противно мне, так горько. Не то что даже дедушку жалко, а за себя стыдно, что ли. Мне, ладно, мне по фиг но неужто не могу я уберечь старика от всей этой дряни? Через пять дней дедушка умер. А через год сижу в кресле, в том самом, в котором тогда телевизор смотрел, журнал листаю, в руках зубочистка. Журнал скучнейший, из зубов выковырял уже все что можно, страницы, значит, туда-сюда… вдруг вижу фото этого самого генерала. Такой он весь слизкий, верхняя губа поблескивает, и на черепе пигментные пятна. А может, дефект съемки, не знаю. Гляжу на снимок, а воспоминания так и приливают… И дедушка, дедушка со своим взглядом этим… И вовсе не подумал я ни о какой черной или белой магии, но сам для себя внезапно сосредоточился весь, вздохнул и сунул зубочистку генералу в пузо. Так и почувствовал, как выходит из меня огромной силы смертоносный заряд, прямиком туда, в пузо это. Так меня и переклинило, откинулся в кресле, чувствую вспотел, руки дрожат, в ушах звенит… Во, думаю, шиза настала. Лечиться пора.
А на другой день по телевизору передали, что генерал скончался. Он вроде как и раньше болел, но я сразу понял, что это я его прикончил. Моих рук это дело.
Совесть меня не мучит ниcколько. Перед генералом и его семьей. Кто ему позволил глумиться над прошлым, над стариками этими? Какого хрена он все это воротил, ножичком у них в ранах ковырялся, все равно как я зубочисткой в зубах? Ну и получил. Перед дедом мне совестно деда я не уберег. Прощаясь с ним, я крепко пожал ему руку. Лично Товарищ У
|
|
|