Обратите внимание: сегодня людей, задействованных в культуре, в политике, в философии, все время подмывает использовать термин «Россия» во множественном числе. В свое время у меня была программная статья «Параллельная Родина» о Клюеве. Там я писал, что существует одна «Святая Россия», Россия старообрядческого мифа, Россия глубинных сакральных чаяний, Россия национальной поэзии, «Белая Индия», и существует другая Россия, «кадровая», отчужденная, омертвелая, вороватая, Россия как «город Глупов», или еще жестче Россия-Вавилон. В одном и том же человеке оба отношения могут сосуществовать: ненависть и отвращение к России как царству Вавилона, и одновременно бешеная любовь к России, как к земному раю, к небесной Родине. Итак мы знаем по меньшей мере две России.

Мы знаем, что политический проект, за который сел Лимонов, назывался «Другая Россия», другая, не «эта». Это не столько цельный проект, сколько угаданный художником образ. Даже Марат Гельман, коммерциализируя эту интуицию, предлагает арт-концепт «Россия-2». Я предлагаю рассмотреть сейчас три России. Все реформы Путина, и после его прихода к власти 4 года назад, и особенно после Беслана, укладываются в рамки поиска некоего баланса между этими тремя Россиями.

Что это за три России? Все они, с моей точки зрения, живут в разных эпохах, это три, синхронно существующих, но качественно разных века. Первая Россия – это Россия постмодерна. К ней принадлежит российская элита, состоящая из людей с космополитическим «общечеловеческим» сознанием. Даже, если это знакомство с глобальной системой рудиментарно, как у какого-нибудь тульского пэтэушника или шпаны, смотрящих ТВ, возможность подключения к глобальной сети возможно везде. Там где есть реклама, МТV, сериалы и т.д. – там есть постмодерн. Пусть совсем дешевый и куцый, но по смыслу он тот же – отчужденность от своей страны, набор политкорректных штампов, интернациональный слэнг. Вспомните, Зомбарт писал, что «комфортизм есть идеология». Любит комфорт не только тот, кто его имеет и им наслаждается, но и тот, кто его полностью лишен. Даже нищий может исповедовать идеологию комфорта. Точно так же глобализм может быть «богатым» и основанном на опыте, а может быть и «нищим» глобализмом.

В постмодерне живет Россия космополитической, глобалистской элиты. Это часть России, которая вошла в глобализацию либо по факту (крупная олигархия, чьи представители стали «гражданами мира»), либо по сознанию и политическим пристрастиям («западники»). Это люди определенного культурного типа, который французский социолог Кошэн обозначил понятием «малый народ». Подчеркиваю, речь идет о социологической, а не этнической категории. Это могут быть представители разных этносов, могут быть русские, но в любом случае это носители специфической ментальности. Российская элита отдыхает в Крушавеле, хранит деньги в оффшорах, встречается друг с другом в Лондоне, смотрит CNN, за образец считает американскую политическую систему.

Это одна Россия. Она видит свои интересы в активном экономическом слое, в олигархате и обслуживающих его сегментах экономики, которые стремится вписаться не в «модернизацию», а в «постмодернизацию». Сегодня, говоря о попытке догнать Запад, мы должны учитывать, что Запад находится не в индустриальной, а в постиндустриальной стадии, что «модерн» и «модернизация» там завершены, что там воцарился постмодерн. Поэтому включаясь в Запад Россия-один, «малый народ», элита, включается в процессе «постиндустриализации» и «постмодернизации», а не «модернизации» и не «индустриализации». Это очень существенная поправка. Она, в частности, объясняет, почему олигархи и либералы из Правительства не делают ничего для модернизации экономики страны. Сами они живут в иных условиях – одни, став сырьевой частью западной экономики материально, другие – либеральные экономисты – духовно и интеллектуально. Россия-один существует как закрытый клуб, как «колониальная администрация» и смотрит на окружающий мир, на народ и государство, как на «дикарей» и «туземцев» «этой страны». Ее представители стремятся вписаться в «золотой миллиард». Вот типичный образ – Сергей Караганов, человек, который относится ко всему окружающему, как будто он французский маркиз XIX века (де Кюстен, к примеру), проезжающий по российской грязи и смотрящий на нас через монокль: «что делают здесь эти serfs!». Подобно ему ведут себя многие, Вячеслав Никонов, типичный пример, и множество других. Может быть, все они этнически русские люди, но их формат, их проект – быть «человеками мира». Это малый народ российского постмодерна.

Вторая Россия – это русская Россия, которая находится в модерне. Русский этнос – за последние 100 лет в советском варианте, но еще и гораздо раньше – был вовлечен (подчас помимо своей воли, насильственным образом), в процесс модернизации. Русский человек на евразийском пространстве – это носитель модернизации. Это он примерно работает в индустриальном секторе; это он обладает модернистическим сознанием; он атеистичен по бытовой культуре; он инженер, рабочий, студент, механик. Это модернистическая Россия этнически русская, именно русские были приоритетными носителями модернистического проекта в XX веке.

Но драма в том, что этот модернистический проект на сегодня абсолютно провалился, он вышел из стадии искусственного, перегретого подъема, в котором когда-то находился, и вышел в стадию деградации. Он не дорос до естественного перехода в постмодерн, и теперь постмодерн представляется ему не концом пути, а чем-то совершенно чуждым. И носители «постмодерна» уже не опознаются русскими, как свои. Этот русский модернистический проект – стонущий, гибнущий и деградирующий – это Россия номер два. Это мажоритарная часть, большинство русских людей, которые сидят и смотрят на то, что у них не получилось, у разбитого корыта проекта модерна. Проекта, который провалился. Это грустная Россия, она абсолютно пассивна и рассредоточена. Оно не может осознать своего краха, она перегрела все свои силы, она истощила себя через отчуждение, которое, увы, не достигло поставленной цели. В советских терминах логично реализованный переход от модерна к постмодерну в социалистической оптике был бы равнозначен построению «коммунизма». Но это сорвалось. И русские более не понимают ничего в том, где находятся и что им делать… Они заблудились во времени, потерялись. Это второй России сейчас очень плохо.

Третья Россия – это Россия, живущая в другом времени, это предмодернистическая, прединдустриальная Россия этнических меньшинств. Это то, что не является этнически русским населением и не принадлежит к «малому народу» (по Кошену). Это традиционное общество, которое живет по своим законам и установкам. Они были вовлечены русскими в процесс модернизации, но очень поверхностно, сохранив цельными внутренние структуры. Яркая форма – чеченцы, которые воспользовались кризисом русских, чтобы вернуться к своим обычаям. Только что я вернулся из Якутии, я видел там настоящее традиционное общество. Там, конечно, есть элементы модернизации, но весьма поверхностные, не затрагивающие сути…

Кавказ, Сибирь, Север – настоящие архаические, традиционные общества. Но и у татар и башкир с русскими много отличий. Татары и башкиры довольно модернизированы, но они не вложились целиком – как русские – в модернистические проекты. Они могут сказать: вы, русские, провалили этот процесс, а мы его еще как следует и не начали, вы – старшие братья, мы за вами шли, но пришли в тупик. Теперь мы и сами можем попробовать. Проект Шаймиева таков: модернизировать Татарстан, независимо от того, что у русских получилось, а что нет, по собственному сценарию.

Итак, третья категория людей в России – это те, которые живут в рамках традиционного общества. Это третья Россия, и она очень активна. Это традиционное общество, получившее сегодня в рамках кризиса проекта модерна, в рамках кризиса этнически русского модернизационного проекта, право голоса. На фоне уродливого карикатурного космополитического постмодернизма российских элит, «малого народа», эта третья Россия архаических обществ становится особенно понятной, оно обретает язык, определенную убедительность. Эта часть России, не растратившая своего исторического потенциала, «пересидевшая» модернизацию. Она сберегла множество сил и энергий, которые были растрачены русскими. И сегодня эта Россия этнических меньшинств на подъеме, постепенно сплачивается. Ислам играет здесь роль не только религии, но и консолидирующей идеологии.

Теперь несколько слов о демократии. Самое верное определение сущности демократии – это демократия квалитативная, а не квантитативная. Квалитативная демократия определяется как демократия соучастия, как принцип «соучастия народов в собственной судьбе» (А.Мюллер Ван ден Брук). В нормальном случае такая демократия отражает состояние народа как единого целого, живущего в общем ритме, в общем «времени». Но когда народ расчленен по фундаментальным признакам и его сегменты живут в разных временах и с разными скоростями, демократия становится фарсом, количественные показатели не играют роли, манипуляции с помощью СМИ окончательно искажают картину. Никакого «соучастия» нет, хотя формальные процедуры демократии могут и сохраняться. Наша российская демократия именно такова – она полностью фиктивна, так как демос расколот, и исходящие из его ассиметричных частей импульсы просто противоречат друг другу. Эти импульсы гасят друг друга, диалога не получается, и в итоге, Путин слышит от своего народа лишь нечленораздельный треск, помехи, шумы. Все три России хотят от Президента совершенно взаимоисключающих вещей, и демократия никак не может способствовать нормальному развитию этого диалога. Поэтому-то она в России и исчезает.

Глобалисты и представители «малого народа» считают, что Путин должен продолжить экономические реформы в постмодернистическом ключе. Т.е. они хотят, чтобы он побыстрее расформировывал бы Россию как самостоятельный модуль и превращал ее в экономическое пространство со внешним управлением.

Я беседовал с Ходорковским перед его посадкой. Он говорил мне, что с государством все закончено, с национальными структурами – тоже. По его словам, в наше время национальное государство – это бесконечно малый экономически элемент, лишь нелепая преграда для глобальных транснациональных сетей. Поэтому путь у России по его словам есть единственный путь: передать все менеджерское управление национальной экономикой представителям этих транснациональных сетей, молодым и успешным российским менеджерам влиться в эту управляющую структуру, а остальному населению следует осознать свою никчемность и смирно встать на баланс успешных экономических структур, довольствуясь дарами милосердия и стабилизационными подачками. Армию следует постепенно упразднить, оставить только полицию. Это вполне реалистичный грамотный, хотя и предельно жестокий проект. Ходорковский говорил: «Я объясняю Путину, что надо так, а он не хочет». В данном случае выиграл Владимир Владимирович Путин, но Россия-один, Россия Ходорковского, «открытая Россия» хотела и хочет от него именно этого – упразднения, демонтажа государства и вхождения этого «малого народа», глобалистского сегмента в глобальную элиту, в «золотой миллиард», практически на личном основании – как некие менеджеры транснациональных систем. Это еще пытаются политически обосновать нынешние наши либералы, но совершенно очевидно, что депрессивная часть большого народа, погруженного в депрессию от провала модернизации, явно хочет не этого и с такой повесткой дня не согласится.

В глобалистской либеральной перспективе Россия-два, Россия русского большинства своих интересов не видит. Если в начале 90-х русские еще надеялись на то, что при провали своей версии модернизации, им поможет модернизироваться Запад, сегодня эти иллюзии развеяны полностью и никто от Запада ничего хорошего не ждет.

Что же хочет от Путин наибольший сегмент народа, русские – неудачники модернизации, у которых отняли государство, империю, промышленность, социальную защиту, национальную гордость? Русские от Путина пока ничего не хотят, они хотят, чтобы их хотя бы на время оставили в покое. У них есть ясность в том, чего они не хотят. Им не нужны ни архаики с их «Аллаху акбар», ни постмодернистические выходки Ходорковского или Грефа. Но они не знают, что им нужно. Поэтому они дают Путину наказ: пойди туда – не известно куда, сделай то – не известно что. А лучше бы он ничего не делал, и чем он меньше делает, тем больше спокойствия в России-два; этот сегмент абсолютно растерян.

Сегодня все кому не лень вспоминают Горчакова с его «Россия сосредотачивается». Я думаю, что сам русский народ абсолютно не сосредотачивается, он пока находится в состоянии комы, шока. Поэтому социологические данные и дают такую парадоксальную картину: то, что Путин отменил выборность губернаторов – в общем-то плохо, а может и хорошо, да в общем-то – наплевать, месяц-два и уже никто ничего не помнит. По сути дела это всем безразлично. Почему у нас нет политики? – Потому что нет запроса на политику.

По мере того, как постмодернистический, «малый народ», элита отчуждается от остальных, политика становится частным делом только самой элиты. То, что обсуждают между собой СПС, «Яблоко», «Комитет-2008» это – политика, но она никого не интересует. В большом народе сегодня вообще нет повестки дня, там нет политики, там есть расплывчатый пар «Единой России», который заменяет собой политику. Это фигура умолчания.

Самое больное и трагическое, что здесь – у русского большинства – нет ни намека на проект, модель мобилизации, историческое самосознание, консенсусную политическую схемы. Уже никто не верит – как раньше – что проект модернизации возможен, стоит только убрать этот «плохой малый народ», как никто не верит и в ультранационалистические призывы. Большой народ сегодня вынесен за скобки. Поэтому, мне кажется, напрасно пенять на Путина, что ничего не происходит, что политика превращена в фарс, а демократия свернута. Это отражает состояние жизни самой большой России – русской России.

Теперь возьмем третью Россию, традиционное общество, которое живет в прединдустриальной эпохе. Вот оно сильно активизировалось. Оно довольно ясно поняло призыв «Аль-Каеды», призыв исламского мира, что в постмодернистической эпохе можно все. Можно прийти, взорвать, убить, и обозначить тем самым свою собственную повестку дня, как бы наплевав на предшествующую невозможность этого делать в эпоху жесткого, наступательного модерна. Сегодня модернистические скобы в лице русского народа расслаблены, постмодернисты еще более расшатывают государственные институты, и, благодаря этому расшатыванию, поднимается архаический премодерн. Премодерн со своей собственной повесткой дня, пока локальной, пока еще неконсолидированной, но очень-очень активной, очень пассионарной, потому что задушенная энергия прорывается, это вековое бремя модерна рассыпается. Вот здесь у третьей России есть политическая повестка дня. Она послать предшествующую Россию и существующую Россию к чертовой матери, взломать ее, разорвать, и делать на ее месте что-то свое, пока не очень понятно что именно. Эта Россия ждет от Путина, что он проявит слабость. И когда он только чуть-чуть ее проявляет, нерусская Россия мгновенно мобилизуется, вставляет шпильки, а то и ломы в щели, чтобы расширить зону слабости, расширить свою квоту. Это традиционное общество живет внутри России, подкрадывается с Кавказа, инфильтруется в города и центры большого народа. У этой России есть повестка дня, но она отрицательна.

Насколько я понимаю, реформа президента Путина основана на том, что в ситуации полной пассивности главного сегмента России-два и явной девальвации эгоистических и неприемлемых стратегий глобалистского, «малого народа», постмодернистической России-один, Путин хочет завинтить гайки традиционного общества. Видимо он рассуждает так: если не получается сейчас у русских активной модернизации, пусть традиционное общество все же где-то подождет, пока вызреет какой-то национальный проект, какой-то консенсус русского большинства. В этом отношении то, что делает Путин, логично. Он ничего не может предложить, потому что главный субъект, «большой народ», который должен делегировать ему свою волю, пребывает в состоянии невменяемости.

Я думаю, что это временно. Но Россия русских – это как человек, который лежит на ринге, у него течет кровь, выбиты зубы, нет глаза, сломана рука. Может быть, он встанет, но пока он лежит, и требовать, чтобы он плясал, когда тренер орет «вставай!», «вперед!», мы не можем. Он может давать ему приказания, но человек-то лежит. Я полагаю, что я при таком состоянии главного субъекта – большого народа – при такой его растерянности, демократия абсолютно бессмысленна. Раз демос лежит пластом, то демократии нет, и не может быть, нечего закручивать, нечего отменять, нечего продолжать, нечего защищать и не на что нападать.

Единственное, что по-настоящему важно – это отрицательная повестка дня: не допустить реализации, например, проекта Ходорковского или проекта Масхадова. Но если именно эти проекты называть «демократией», то в этом отношении Путин просто обязан ее свернуть. Если же говорить о выражении позитивной воли, то позитивной воли у народа нет, поэтому здесь демократия бессмысленна. Вместо нее ничто, сомнение, оторопь. Путин это и транслирует.

Александр Дугин