По крайней мере, они помогли выстоять мне, я на них воспитывался, формировался и в жизненных шатаниях и боданиях неизменно опирался на их драгоценный опыт. Каким удовольствием и какой панацеей было ходить по протоптанным ими дорожкам! Начертанный снизу знак десяти есть, безусловно, писание субъективное; так и воспринимай его, читатель. Это — моя десятка, сугубо индивидуальная. Список упорядочиваю по алфавиту, чтобы не устраивать ненужной конкуренции.
Ярослав Гашек: смейся Смеяться, на самом деле, далеко не всегда просто. Трудно было смеяться и в эпоху бравого солдата Швейка — эпоху всемирного кровопролития и тотальной войны. Гашек смеялся, и как смеялся! Его «Швейк» — одна из лучших книг о войне. Нехитрое и понятное дело пускать слезу или соплю над ужасами бойни; идти под пулями с улыбкой — вот действительная доблесть. Так и шагали, в ногу нога, Гашек и Швейк. С ними незаменимый Йозеф Лада, чьи иллюстрации не менее гениальны, чем гашековский текст: только и исключительно с ними следует читать Гашека. Чтобы описать безумное время, нужны действительно безумные гении, безумные в корне и не хвалящиеся своим безумием: нужны гении, которые смеются… «Картинки похождений бравого солдата Швейка» безмерно гениальнее всех картин нарочитого безумца Дали. Громыхающая и кровавая эпоха, мировая война переданы на бумаге исчерпывающе лаконично и вызывающе двумерно, парой жирных линий, обыденным и благодушным лубком.
Максим Горький: оставайся Человеком О Максиме Горьком я писал с трепетом и много, пожалуй, это самый почитаемый мною писатель. Не устаю удивляться его недооцененности на родине; не так уж и непонятна она, впрочем. Горького ассоциируют с советизмом, а советизм в последнее время не был моден. Сейчас мода на советское возрождается, но, как водится, в уродливой форме. Между тем, Горький вовсе не исчерпывается только отношениями с Советской властью. Официальный отец-основатель социалистического реализма оказывается мистиком и экзистенциалистом величайшего уровня. Я писал об этом — быть может, излишне пафосно, но то было время, когда пафос был ещё уместен. «Человек» Горького — не прозябающая стадная единица, но метафизический монстр, рвущий границы и горизонты. Затёртый в советских хрестоматиях пресловутый горьковский гуманизм на деле тождественен ницшеанскому антигуманизму, в нём запредельное дерзание и запредельный отказ. «Человек и люди — не одно и то же, нет. Человек — враг действительности, утверждаемой людьми, вот почему он всегда ненавистен людям». Вот он какой, Человек с большой буквы! Снова и снова восхищаюсь чеканностью и глубиной этой формулировки (Горький вообще великий мастер афоризмов, в этом рядом с ним снова-таки можно поставить только Ницше). Ну конечно же, это о самом Алексее Максимовиче, чья мощная личность выпирает из каждого слога великих писаний. «Часто встречается в его творениях особый образ — посторонний, странник, созерцатель, чужой человек. Это один из лучших образов писателя — Алексей Пешков, чужеродный элемент, великолепный в чавкающем мире. «У него душа соглядатая, он пришел откуда-то в чужую ему, Ханаанскую землю, ко всему присматривается, все замечает и обо всем доносит какому-то своему богу», — жаловался, пугаясь, Толстой Чехову». Было чего пугаться старику…
Ричард Докинз: познавай И не соглашайся со мракобесами. Крупный учёный и замечательный популяризатор науки, Докинз славится ещё и своей непримиримостью и принципиальностью по отношению к попам. Вовсе не свирепый по натуре, честный и порядочный человек Ричард просто не может молчать, наблюдая свойственное этой братии примитивное мошенничество и насаждаемый ею опасный культ несвободы. Рационалист, атеист, эволюционист, Докинз ведом в своих изысканиях не страхом божьим, но высокой жаждой знания. Фанатик научного метода, при всей мягкости и доброте своей натуры он просто не может допустить вторжения мироедов с их догмами и запретами в святая святых — в область мысли и познания. О да, аскетическая и бескорыстная учёная святость, святая ярость незамутнённого познания куда святее банкирско-полицейской бутафории, которую навязывают нам служители всех и всяческих культов. Её, святость учёного, и демонстрирует Докинз, во всей красоте и незапятнанности, в своих замечательных трудах, от чисто научных до полемических. И пусть и ковшом науки не вычерпать хладного моря бытия; но этот ковш чист, и чисты помыслы того, кто держит его в своей руке.
Александр Зиновьев: будь суверенным государством В юности я сформулировал для себя тезис: «я сам по себе государство». И очень этим гордился. Тезис, однако, был сформулирован задолго до меня, великим Зиновьевым, который и построил свою жизнь в полном с ним, тезисом, соответствии. Автор он замечательный: плодовитый, искросыпительный, едкий, копающий очень и очень глубоко. Юмор Зиновьева одновременно профессорски кисл и хулигански зубодробителен, язык то взвивается голубем в поднебесье, то ударяется оземь гирей. Он, конечно, маттоид и мегаломан, но имеет на это полное право; стиль его бывает чересчур умозрителен и неуклюж, но тем более грандиозными видятся его писания, порою совершенно пророческие. Интересная черта Зиновьева: социологически он фаталист, прекрасно понимающий всю мощь устоев и тенденций общества. В реальной жизни же — лютый одиночка, не склоняющий головы и не уступающий пресловутому обществу ни пяди своей личной свободы. «Исповедь отщепенца» — пособие по сталкингу для наших хмурых широт, автобиография self-made man по-советски, преодолевшего все трудности и искушения крестьянского сына, объясняет многое в этой могучей фигуре, хотя, конечно, всего объяснить никак нельзя. Его часто характеризуют как неисправимого любителя парадоксов. Нет, Зиновьев не парадоксалист, а напротив, последовательный и принципиальный обитатель, не поддающийся среде обитания своего. Любимая одежда философа: красная рубаха. Очень ему подходит.
Карлос Кастанеда: слушай шёпот Нагваля Я всегда чуял, что мир не то, чем кажется. Я содрогался пред тайною, которая в нём заключена, в восторге и замирании сердца. Я мало говорил об этом, понимая, что слова здесь бессильны. Кастанеда, Карлос Сезар Сальвадор Арана, он же Хосе Луис Санчес Ладрон де Гевар, показал, что таки не бессильны. Он создал потрясающий сплав мистики, философии, литературы, описав восторженный трепет перед непознаваемым и искусство прикосновения к тайне, как никто другой. О, как он сам умел окутать себя тайной! Я даже не могу писать о нём много, понимая, что это нарушит гармонию. Наркоманы и фанатки лечебной физкультуры, наверное, любят его не за это; что же, тем больше причин его любить. Принципы Кастанеды фундаментальны; учение всесильно, потому что оно верно. Даже если вселенский мудрец дон Хуан Матус никогда не существовал.
Владимир Ленин: имей великую цель В личной карточке члена Моссовета Владимир Ильич указывает род занятий: литератор. Гениальный политик, Ленин был не менее гениальным писателем. Бешеная энергия, холодный, сверхчеловеческий ум, пламенная революционная страсть, способность сосредоточиться на одной-единственной цели, одной-единственной идее — идти по намеченному пути несмотря ни на что, и никогда не сдаваться. Это — Ленин в политике, и это Ленин в литературе, уникальный и неповторимый революционер-созидатель. Этот пафос созидания проявляется и доминирует у него даже тогда, когда речь идет непосредственно о деструкции. Пятьдесят пять томов ленинских сочинений — замечательный памятник непрерывному созиданию — созиданию сначала революции, потом — государства, «государства нового типа». Читая Собрание Сочинений, я упивался наследием этого титана. Ленин никогда не пытается сказать красиво, ему чужда всяческая мишура: по натуре он — срыватель масок, фанатично устремлённый в самую глубину, к тайной и позорной истине, лежащей в самой основе несправедливого мира. Эта органическая, имманентная целеустремлённость производит впечатление большее, чем любые словесные украшательства. «Не идти вперёд — значит быть отброшенным назад». Ленин идёт вперёд, и никакая сила не может его остановить.
Эдуард Лимонов: страдай манией величия Оголтелый мегаломан и эгоцентрик, Вениаминыч имеет полное право на свой эгоцентризм. Обычно нарциссизм непродуктивен; а вот в случае Лимонова мы сталкиваемся с замечательным исключением. В сущности, все его книги — пролонгированная автобиография, но в том-то и дело, что автор всецело достоин такого нерукотворного пьедестала. Кто ещё столь виртуозно и блистательно крутит мир вокруг своего пупа? Лимонов нонконформист, ему и в голову не придёт спрашивать у толпы права иметь собственное суждение — будь то толпа домохозяек или академиков. Он сам наделил себя этим правом! Конечно, иногда ему изменяет вкус; но вообще он создаёт исключительно мощные вещи. Великолепная лексика и стилистика, не зря Эдуарда так ненавидят ханжи. Умение быть беспощадным и срывать покровы, врезать не в бровь, а в глаз. Вот, рядовая заметка в лимоновском ЖЖ: «Когда-то в нашей стране жили люди, которые, что бы ни задумали изготовить, получался автомат Калашникова. Это были трагические люди. Ныне в нашей стране появился тип людей, которые за что бы ни взялись — получается пошлость и детские шалости». Как сказано!
Мишель Монтень: философствуй Идеальный писатель для того, чей дух в смятении. Трудно? Тяжко? Без толку шароёбишься по жизни? Возьми в руки пухлую книжку под названием «Опыты». Неколебимое, раздумчивое, рассудительное, несколько циническое спокойствие в виде нравоучительных сентенций автора пропитало каждую её страницу. Спокойствие истинно античное, олимпийское и потаённо фавническое, редкое и драгоценное в годы христианской деградации. И совсем редкое, для стародавних времён в особенности, чувство юмора! Как наяву представляю себе автора, почему-то в ночном колпаке, сидящего средь цветущего сада на пеньке пред грубым столом, с гусиным пером в руке (или чем тогда писали). На столе старинная бумага, чернильница и кувшин красного вина, как же. «О том, что философствовать — это значит учиться умирать», — выводит заголовок по бумаге перо, и философ, премудрый змий, усмешливый любитель развесёлых анекдотцев, вытягивает губы в трубочку. Перо заносится над чернильницей неспешною рукой. Но в саду за кризантэмой очень уж красиво расчирикался соловей. Внезапно ярко стрельнув васильковыми очами, Мишель откладывает перо в сторону, поворотив к певцу ухо. Наслушавшись соловья в сладком прищуре, ступает отлить за розовый куст, а потом возвращается за стол и отхлёбывает прямо из кувшина. И гуляет по бумаге перо: «Scilicet ultima semper. Exspectanda dies homini est; dicique beatus. Ante obitum nemo supremaque funera debet».
Фридрих Ницше: будь одинок И дыши горным воздухом. Это трудно, очень трудно: тот, кто дышит горным воздухом, в конце концов задохнётся в тяжком земляном мире. Так и должно быть: «всё вокруг героя превращается в трагедию». О, как умел формулировать этот великий немец! «Как философствуют молотом». «Почему являюсь я роком». «По ту сторону добра и зла». «Человеческое, слишком человеческое». «Бог умер». Всего не перечислишь. Also sprach, да-с. Истинный сверхчеловек, как он умел приказывать: «строй дом у подножия вулкана». Я бы и не хотел строить у подножия, но получается же именно так. «Для всех и ни для кого». Так и пишется, так и творится. Молотом философствовать — не ешака купить, но с Фридрихом не поспоришь. Он не столько философ, Фридрих, сколько заклинатель, маг и поэт, его бесценные книги, его опасное знание открывает немыслимые двери, да нет, какие там двери — открывает врата… Никаких компромиссов. Компромиссы невозможны по существу, если бы и захотелось: «знайся конь з канём, вол з валом, а свiння з вуглом», — говорят циничные белорусы. «А сверхчеловек — с бездной», — добавляет базельский профессор. И хохочет раскатисто, сардонично и фантомасно, предвкушая собственное и всеобщее безумие. Братья Стругацкие где-то вякнули, что Ницше-де был неплохой поэт, только вот с поклонниками ему не повезло. Несчастные, это вам не повезло с поклонниками, такими же совками, как сами вы. Ницше, обезумев, не зря подписывался именем Распятый: он и был Христом — Христом не для нищих духом, а для духом сильных.
Товарищ У: будь собой Я же говорил, что список будет субъективный. Субъективно мне данный писатель дорог тем, что его никто, в сущности, и не читает, а он всё же пишет да пишет, проявляя тем самым латентную победоносность и несгибаемое упорство. Написал, например, книгу двадцать первого века, а что так и не издали её, это уже проблема непосредственно двадцать первого века, не иначе.
Реймонд Чандлер: не надейся Не верь, не бойся, не проси. Создатель эпохального образа Филиппа Марлоу, выходящего, конечно же, за пределы роли персонажа гангстерского романа. Очень символично, что мой список начинал Гашек, а закрывает Чандлер. Марлоу и есть неожиданно добрый и сентиментальный, всеми и вся позабытый и отброшенный на жизненную обочину усталый и раздражённый Швейк. Человек-суверенное государство в зиновьевском смысле, но этот суверенитет не сладок. Сомнительное прошлое, ещё более сомнительное будущее и никуда не годное настоящее. Демонстративный цинизм и неожиданное фиалковое прямо-таки благородство. В него почему-то веришь, не принимая за книжную сиропность положительного персонажа. Возможно, потому, что у Филиппа этого отличное чувство юмора. Сказать незнакомому клерку с точилкой «и какой же остренький карандашик у вас получился», вот это, не скрою, очень мне близко.
Лично Товарищ У
