Ностальгический скетч из жизни внутренних эмигрантов 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Сквернюк
Паршивлюк
Бастианетто
Человек с пустыми бутылками 

Весьма запущенный детский сквер с прогнившими деревянными грибочками. Холодный ветер гоняет антиэстетичные бумажные клочья и обрывки пакетов. Осколки бутылочного стекла то здесь, то там сверкают на полуостывшем солнце. Посреди площадки на детском бревнышке, поеживаясь, сидят захмелевшие Сквернюк, Паршивлюк, Бастианетто. Беседуют подчеркнуто раздумчиво, философски, как бывает с людьми в состоянии алкогольного опьянения. Меж ними бутылка водки (осталось немного), рядом с каждым по вскрытой бутылке пива для запивания. На газетке в качестве закуски лежат два яблока и три мандарина.

Сквернюк. Точка. Мандарины больше не берем. Четыреста двадцать стоит один мандарин. Это не дело, ребята. Пускай они сами за такие деньги мандарины жрут.

Паршивлюк. Да за эти деньги сколько кириешек можно было купить! Обожрались бы.

Сквернюк. А и что кириешки. Подумаешь. Это вообще лишнее все. Вот мы запиваем и неплохо себя чувствуем. Если бы еще по пивасику...

Паршивлюк (толкает в бок Бастианетто). Еще по пивасику? А?

Бастианетто. А что я, что сразу я. У меня что, здесь денег больше всех?

Паршивлюк. Ты у нас иностранец. Интурист. У тебя деньги всегда быть должны.

Бастианетто. Да какой я вам иностранец?..

Сквернюк (утвердительно качая головой). Иностранец-иностранец. Водку пивом запивать научился, а бырла до сих пор не пьешь. И с мандаринами — твоя затея.

Паршивлюк. Все втроем на них скидывались — а толку?

Бастианетто (Сквернюку). Чтоб ты знал насчет мандаринов: меня этому Саня Шалопаев научил. При чем здесь иностранец? Все с мандаринами пьют. Потому что полезно мандарины.

Паршивлюк. Полезно — это если с кефиром...

Сквернюк (обращаясь к Бастианетто). Ты, Анжик, со мной не спорь. Это не в обиду тебе говорится, но: иностранец. По тебе сразу видно — человек нездешний. Вот смотри: тебя как зовут?

Бастианетто (вспыхивая). А ты не знаешь!..

Сквернюк (рассудительно). Это говорится не для того чтобы тебя обидеть, но для рассуждения. Ну, имя твое какое?

Бастианетто (стыдливо и вместе с тем угрюмо). Ну, Микелианджело.

Сквернюк. Да. Мигель-Анжела. Скажем, Мигель — это, допустим, из книжек, тут ничего страшного; а вот Анжела — это, понимаешь, считается у нас бабское, у нас так пацанов не называют.

Паршивлюк хмыкает достаточно иронично.

Бастианетто (вспыхивая до корней волос). Дурак ты, Ванька! Во-первых, никакая не Анжела, а во вторых нечего мне рассказывать, про то, что «у нас тут». Я тут уже тридцать лет как живу!

Сквернюк. Ты, Анжик, главное, не обижайся. Мы знаем, что у вас в Испании твое имя за бабское не считается.

Бастианетто. В Италии!

Паршивлюк. Италия, Испания — одна фуйня... (Ловит на себе гневный взгляд Бастианетто; решает проявить деликатность.) Я в смысле, что нам-то отсюда все равно не доехать... Но ты же, Анжик, мог бы? Как испанец?

Бастианетто. Не испанец, а итальянец, и паспорт у меня здешний.

Паршивлюк (задумчиво). А я вот, если бы был испанец — не-е, я бы долго здесь не задерживался. Я бы сразу в посольство!

Сквернюк. Неправ, неправ ты, Вася. Я свой родной город ни на что не променяю. Вот видишь — стоит гараж? Двенадцать лет мне было, как я на него насрал — дристос меня пробрал, зеленых яблок во дворе объелся, не мыли мы их тогда, натрусим и жрем... Залез и насрал, потому что домой идти нельзя было, мамка бы назад не отпустила — и вот все это как вчера помню! Хозяин, хоть хромой, а бегал так быстро! Таких подсрачников надавал — я потом три дня сесть не мог. Дома, Васька, стены помогают. Дома, говорится, и солома едома. Вот ты, Анжик. Вот почему ты все время стремишься в этот свой Париж или куда там. Потому что ты там родился. Рос. У нас есть такое кино про шпиона, ты, наверное, не знаешь, там поется: «С чего-о начинается Родина?» (Паршивлюк нестройно подпевает.) С соседской скамьи у ворот, с березки, которая рядышком растет и навеки не врет. А может, она начинается с отчаянной песни скворца, со старой отцовской буденовки, которой не видно конца. Или нет: которую в пыли мы нашли... Короче, в этом смысле примерно пелось. Ну, ты понимаешь, в чем смысл.

Бастианетто (раздраженно). Да знаю я эту песню! И совсем не так там поется. И никуда я не стремлюсь...

Сквернюк. Нет, про березку там точно было. Которая растет и не врет, понимаешь? Не врет! Вот у тебя там в Мадриде во дворе, например, березка росла?

Бастианетто. Не в Мадриде, а в Риме. Я совсем маленький был, когда мы оттуда уехали. Хотя помню, у нас во дворе был бук...

Сквернюк. Во, бук. У всех людей одинаково. Это ничего, что бабским именем назвали. Может, у вас в Испании бабское имя — это считается, например, Васька...

Паршивлюк (злобно). А может, Ванька!

Сквернюк (философически). Может, и Ванька. А может, все-таки Васька. Это, между прочим, не для наезда на тебя говорится, но в качестве примера. К тому, что все люди братья, живут одним, а имя, оно — что имя? Пусть хоть и бабское, главное — чтобы мужик на самом деле бабой не был. Выпьем!

Выпивают, запивают.

Паршивлюк (ковыряясь в зубах). Ты вот скажи мне, Анжик: это какая же нелегкая тебя сюда занесла? (Вынимает из глубины рта шкурку от яблока, глубокомысленно рассматривает ее и щелчком сбивает с пальца.) Небось, теплее в Испании-то, да и вообще пожирнее будет.

Бастианетто (теряя терпение). Сколько вам говорить: в Италии! Да! Мы с отцом жили в Риме. Мама умерла, как я родился. Переехали, когда мне было четырнадцать. Он был коммунист, убежденный, хотел жить в стране победившего социализма.

Паршивлюк (продолжая ковыряться). Победившего социализма... Дурили нам всем коммуняки головы. Итальянцам вон и тем мозги закомпостировали.

Сквернюк. Ты, Вася, не скажи. Дурили не дурили, а вон вчера пришел мне за квартиру такой счет, что я при Советской власти и представить не мог. Потяжелее жить стало. Вот и ты сейчас чернилить начал.

Паршивлюк. А что я, при коммуняках твоих не чернилил? За квартиру не платили, зато за колбасой в Москву ездили!

Сквернюк. Глупый ты, Вася, все колбасой мерить…

Бастианетто (задумчиво). В Москву... Вот и мы с отцом тогда в Москву переехали, это потом судьба меня завертела... В армию пошел, женился, переехал, на авиазаводе инженером работал, отец под машину попал, потом перестройка эта — и кому стал нужен наш авиазавод? Челночил, мешочил, опять переехал... А Рим — что? Как уехал, так и не бывал там. Сейчас-то вроде и можно съездить, да за какие шиши?

Паршивлюк. Рим — Москва — теперь вот Лоев... Че-то катишься ты, как говорится, по наклонной, а?

Бастианетто. Рим, Васька, это такой город! Там деревья — во! (Показывает.) Ты базилику Санта Мария Маджоре видел, а? А Пантеон! А Колизей! Ты представляешь, сколько ему лет, а? Рим! Чего там только нет! Идешь по городу — и все вокруг дышит историей, понимаешь? И — солнце, зелень! Воздух! Какой в Риме воздух...

Сквернюк. Про Колизей я по телевизору видел. Показывали, как там бои с быками устраивали. Так вот бык насадит мужика на рога, головой мотает, а народ сидит и смеется. Ты меня извини, Анжик, но — диковатый вы народ, хоть и Европа.

Бастианетто. Путаешь ты все. Колизей — он вообще заброшен, это развалины такие древние, понимаешь?

Сквернюк. Ты меня, Анжик, не учи, все-таки телевизор смотрю, не дурак. Ты там когда последний раз был? Сам сказал — тридцать лет назад. Вот его за это время и отреставрировали. А сейчас устраивают бои с быками. Даже не спорь, я сам видел.

Бастианетто (растрогавшись от нахлынувших детских воспоминаний и сочувствуя невежеству друга). Коррида — это в Испании, понимаешь? А Колизей...

Паршивлюк. А я тебе тоже скажу, Анжик, это ты путаешь. Тридцать лет назад, чего ты там запомнишь. Я тоже тридцать лет назад здесь не жил, я сам слонимский, из Слонима. И вот хотя я там вырос — не помню ничего. Мне уже что Лоев, что Слоним — одна байда. Что наш комбинат стройматериалов, что Слониммэбля — один хрен... А насчет этой передачи — я тоже ее смотрел. Тут ты не прав. Там на самом деле: насаживают мужика быку на рога. Вот так и показывали! То есть он сам подойдет, спицей между рогов ткнет, бык его, конечно, и подденет. Скачет с ним потом на рогах по кругу, а народ хлопает. Говорю тебе, я видел.

Бастианетто (безнадежно махая рукой). Да что вы вообще знаете, алконавты!

Паршивлюк (обиженно). А сам ты не алконавт. Ты же у нас иностранец. Думает, если мандаринами закусывает — так уже не алконавт.

Сквернюк (примирительно). Ну ладно вам. Кому-то эти... колизеи, кому-то вон ледовые дворцы. Забавляются люди. Выпить надо.

Выпивают, запивают.

Бастианетто (утирая рукавом губы; по привычке обращаясь к собутыльникам, разговаривает более сам с собой). Да, Рим... Вечное лето... А какое в Италии море! Какое море! А какой театр! Папа водил меня в театр...

Сквернюк. Море — штука хорошая, да... Мы с жонкой, еще при коммунистах, отдыхали в Крыму, так там один молдаван так пил, так пил! Умел человек, конечно. Талант!

Паршивлюк. Наш народ на это дело тоже очень талантливый. И не только. Разные есть самородки. Вот у нас в цеху был такой Лешка Купченя, — так он жопой умел разговаривать. Но, конечно, переживал. Сижу, говорит, здесь, среди вас, лопухов, гайки закручиваю, а мне бы с моими талантами во ВГИК. Ну, это точно: очень талантливый был человек, так умел, что — не поверите. Не только разговаривал, но даже и пел. Однако, кончил плохо: поехал к куму в деревню, они там самогонки нахлебались, прилегли в рожь — тут их комбайн и переехал.

Сквернюк (наливая). Ну, давайте за таланты. 

Бастианетто тяжело вздыхает, окидывая взглядом друзей и окружающую панораму. Из-за какого-то из деревянных грибочков ненавязчиво выныривает человек с пустыми бутылками, поджарый негр в весьма потрепанном, очевидно, с чужого плеча, плаще.

Человек с пустыми бутылками (сипло, с едва заметным акцентом). Мужики, когда допьете, тарой не поделитесь?

Бастианетто внезапно всхлипывает и с чисто итальянской темпераментностью бросается ему на шею.

Бастианетто (плача). Хоть ты-то понимаешь? Sto per dirti... Рим! Понимаешь — Рим! Per tutta la vita... Город на семи холмах! Vengo da Roma, vado a Roma, parto per Roma! Лоев... Puo indicarmi la strada per uscire dalla citt?

Человек с пустыми бутылками (с трудом сдерживая слезы, обнимает Бастианетто, гладя его по спине). Take it easy, baby. Take it easy.

Занавес опускается под звуки то ли «Эй, мамбо, мамбо италиано», то ли «Беса мэ мучо». В аранжировке отчетливо слышится печальная скрипка Жаботинского.

Лично Товарищ У

Маленькие трагедии — сборник драматургии Товарища У, печальной, парадоксальной и зубодробительной. Автор надеется дожить до экранизаций и театральных постановок; пока не выполнена и программа-минимум — издание книги. По всем вопросам пишите на старый добрый адрес comrade_u@tut.by.