|
Три заблуждения
Так что это всё-таки было? Объяснений много, а ни одно не годится. Выделим следующие три, как самые сегодня распространённые: 1. Репрессии заложены в природе самой советской системы. Во-первых, репрессии заложены в природе всякой государственной системы вообще — никакой госстрой немыслим без репрессивного аппарата, и, во-вторых, в самой советской истории жестокость и интенсивность репрессий совершенно разнятся в разные периоды. Разницу в этом смысле (да и в других смыслах) между сталинским и брежневским, например, временем, разве что слепой не видит. 2. Репрессии, будучи параноиком, навязал обществу душевнобольной злодей Сталин. Злодей-то он злодей, и, конечно, всячески репрессиям способствовал, имея абсолютную власть — и тут возможности его недооценить трудно; может, и душевнобольной, в последние годы уж точно съедало его нечто такое, кровавые мальчики таки являлись. Даже верный сокол Молотов, на покое, в беседах с фаном генсека Чуевым, признаёт за поздним Сталиным психическое нездоровье. Ну и что? В огромной неповоротливой стране в одиночку, пусть и обладая сталинскими возможностями, запустить и раскрутить такой маховик — неправдоподобно как-то выходит. Читая документы и мемуары современников, отчётливо видишь, как сам вождь в разгар репрессий ведёт себя как больное от страха и ярости животное, пусть и самое сильное в стае, мечась и кусаясь, грызя глотки направо и налево. Системность действий, стратегия борьбы за власть, пресловутое сталинское коварство — заметны и здесь, но в пределах ближнего круга, тех самых тонкошеих вождей, о которых писал уничтоженный поэт. Здесь Сталин истребляет опасных персонажей, скорее пользуясь процессом. Процесс же, который идёт по всей стране, есть нечто гораздо более грандиозное, чем следствие интриг высокопоставленного бюрократа. 3. Репрессии есть системный, целенаправленно контрреволюционный процесс. Вульгарная и весьма популярная нынче трактовка, принадлежащая «патриотам» по самоназванию: засилье подлых и безродных революционных евреев-троцкистов искореняют истинно русские люди во главе с новоявленным монархом, истинно русским грузином. (Интересно, кстати, что львиная доля поклонников царя Сталина — писатели-деревенщики, а ведь так погромить деревню, как Иосиф Виссарионович, никто в истории не успел.) Если проанализировать состав репрессированных, то всё выходит далеко не так однозначно. В этом, надо отдать должное, хорошо потрудился историк Наумов. «Логичнее было бы предположить, что выжившие будут моложе по политическому стажу, но все наоборот», — подтверждая слова цифирью, пишет он. — «Чистка в ЦК — это конфликт и среди так называемых старых большевиков, и среди тех, кто выдвинулся при Сталине… В 1937–1938 гг. были репрессированы те, кто ранее активно поддерживал Сталина». А если выбраться за пределы партии? Сколько истреблено бывших белогвардейцев, спецов, кулаков, уголовников и попов, которые уж точно не троцкисты? Махание дубиной идёт направо и налево, самые разные головы дробятся и самые разные мозги брызжут. (Кстати, вполне возможно, что если бы Сталин был евреем, а Троцкий — грузином, господа экс-совписы переписывали бы историю ровно наоборот. Всё-таки не без антисемитизма было в этом дискурсе. Нынче, впрочем, кошерных семитов кот наплакал, а как раз лиц кавказской национальности прибывает. Вот и поглядим, как поведут себя духовные наследники совписов.) Сталин Нельзя не заметить: Сталин, с его колхозами, грандиозными пятилетками и планов громадьём выступает в своей исторической роли не как контрреволюционер, но как ультрареволюционер, радикальный экстремист, убеждённый сторонник железной руки, коею человечество загоняется к счастью, и стального (сталинского) колена, через которое ломается история. Большая часть репрессированных партийцев как раз куда умереннее и спокойней. Сталин — не Наполеон, а Робеспьер, именно поэтому он так опасается бонапартизма в исполнении Тухачевского. Введение погонов в войну и некоторые поблажки, сделанные в это время попам, поминаемые «патриотами» и раздуваемые до уровня эпохальных свершений, объясняются легко тактическими, сугубо утилитарными целями. Те же попы, обладая большим по-прежнему влиянием в народе, так и метнулись к демонстративно лояльному и ласковому к ним Гитлеру. Добрый Адольф восстанавливал порушенные при Советах церкви, и служители культа в прямом смысле слова молиться на него были готовы после сталинских бесчинств, въезжая, так сказать, на старые новые квартиры. Коба дал таки заднего, переиграв ситуацию. Истинно русского, исконного и посконного здесь кот наплакал. «Но Сталин после войны поднял Тост За Русский Народ!» — благоговейно заявляют патриоты. Ну что ж, это исключительно серьёзный аргумент, это меняет всё понимание сталинской политики. Другое дело, что сталинизм действительно явился контрреволюционным в том смысле, что дискредитировал революцию, прочно увязав её с установившимся и продлившимся многие годы кровавым и репрессивным порядком. Сейчас буду цитировать сам себя, большими кусками из этой книги. Все эти цитаты можно и не читать, напрямую к поставленной проблеме они не относятся, но очень уж к слову пришлось. «Ещё при жизни Сталина при его активном одобрении из него сотворили довольно безвкусного кумира. Ленинское «Сталин слишком груб» можно отнести и к области вкуса Иосифа Виссарионовича. Утончённость никогда не была ему свойственна; но, пожалуй, дурновкусие только повышало его шансы на победу в борьбе за власть в стране. Грубость и безыскусность в массовой политике таит большую силу; неспроста сталинская шинель стала легендарной, а кое-кто до сих пор ждет, когда же раздастся скрип сапог. «Культ личности» Сталина разросся непомерно; вождь сделал всё, чтобы завязать на себе эпоху, во многом действительно олицетворяя её. Об этом говорит хотя бы тот факт, что Хрущёв, для того чтобы развязаться с эпохой, должен был сокрушить сталинский пьедестал, развенчав пресловутый культ личности; в том, что Сталина сделали козлом отпущения, нет ничего удивительного — это вытекало из самого характера этого культа, созданного при активном и деятельном участии самой личности. Навешивание на Сталина всех причитающихся и не причитающихся ему собак достигло своего апогея в горбачёвскую «перестройку» — хитроумными архитекторами ему была уготована роль самого главного пугала, призванного одним видом своим оправдать разрушение советской системы. Кроме того, со Сталиным, каким бы он ни был, неразрывно связан один из самых героических периодов в истории Союза Советов. Обезобразить этот период в памяти наивного и в чём-то идеалистичного, при всем его конформизме, советского человека значило фатально принизить в его глазах Советский Союз вообще. А Сталин, вот в чём ужас, действительно был безобразен. Когда задача «перестройки» была выполнена и на территориях бывшего советского государства бывшие партийные чиновники, плоть от плоти сталинских соколов, избавившие себя от неудобной коммунистической идеологии, приступили, наконец, к строительству режима собственной власти — тогда легенда о Сталине вновь начала претерпевать изменения. Мы живем в то время, когда апология Сталина в России медленно, но верно начинает возрождаться — вопреки крикливым возмущениям маргинальных демократов и высочайшему недовольству недальновидного Запада — ибо, если Сталин и не был отцом всех народов, то в современной истории он точно стал отцом их руководителей. <…> Схема власти, к которой пришел Сталин, гениально проста: он тиранил бюрократию, которая, в свою очередь, тиранила народ. Это позволяло, помимо всего прочего, выступать ему в роли заступника перед лицом народных масс и в роли праведного революционера перед самим собой; в этом была та народность Сталина, которая до сих пор делает его актуальной фигурой. Конечно, сводить строй сталинского Советского Союза, не говоря уже о более ранних и более поздних временах, исключительно к тирании, было бы как минимум пошлым примитивизаторством. Однако сталинская тирания наложила громадный отпечаток на историю коммунистического государства и, отстояв его перед лицом насущных опасностей, в конечном итоге фатально подорвала его жизнеспособность. На этом оставим в покое Иосифа Виссарионовича и перейдём к самой актуальной части нашего опуса. Истоки Не могу удержаться от искушения привести пошловатый и бородатый анекдот, весьма удачно, тем не менее, характеризующий атмосферу. Тридцатые годы, чистка в учреждении. Сотрудник заполняет анкету. Вопрос: «Как спите с женой?» Он задумался. Напишешь «слева» — пришьют левый уклон. «Справа» — правый уклон. «Сверху» — возвышение над массами. «Снизу» — идёшь на поводу у масс. Подумал и написал: «Сплю от жены отдельно, занимаюсь онанизмом». И тогда ему дали 10 лет за связь с кулаком и растрату семенного фонда. А это уже не анекдот, хотя тоже бородатое. Из протокола Бюро Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) №50, п. 54 г. от 15 декабря 1937 г. Слушали: Об изготовлении маслобоек с лопастями, которые имеют вид фашистской свастики Постановили: 1. Принять к сведению заявление наркома Оборонной промышленности М.М. Кагановича, что в месячный срок лопасти маслобоек, имеющие вид фашистской свастики, будут изъяты и заменены новыми. 2. Дело о конструировании, изготовлении и непринятии мер к прекращению производства маслобоек, лопасти которых имели вид фашистской свастики передать в НКВД. Результаты голосования:
за — Шкирятов, ЦХСД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 79. Л. 64. Подлинник. Зам. пред. КПК при ЦК ВКП(б) — тов. М.Ф. Шкирятову 0б использовании маслобоек, лопасти которых имеют вид фашистской свастики 9-го августа с. г. в КПК обратился упр. Московской обл. Конторы Метисбыта тов. Глазко с образцом маслобойки, изготовленной на заводе No.29, лопасти которой имеют вид фашистской свастики. Проверка установила: Маслобойка сконструирована в тресте ширпотреба ГУАПа старшим инженером Тучашвили. Цех ширпотреба завода No.29 (нач. цеха Краузе, по национальности немец, член ВКП(б) с 1924 г.) добавил вторую лопасть, установив ее перпендикулярно первой. В результате расположение лопастей приобрело вид фашистской свастики. Конструкцию маслобойки утвердил тов. Татарский (нач. Треста ширпотреба ГУАПа — член ВКП(б) с 1925 г.). Заводом No.29 за 1936 г. по указанному образцу изготовлено 23247 маслобоек и за 1937 г. — 32516 шт. На изготовление их израсходовано около 70 тонн дорогостоящего металла, в то время как можно было употребить дерево, пластмассу и т.п. В 1936 г. на завод ездил зам. нач. Треста ширпотреба ГУАП тов. Борозденко (член ВКП(б) с 1926 г., сейчас работает на заводе No.22), которому тов. Краузе заявил, что лопасти маслобойки похожи на фашистскую свастику. Тов. Борозденко, вместо исправления расположения лопастей, которые даже с технической точки зрения нецелесообразны, ответил: «Лишь бы рабочему классу было хорошо, не обращай внимания». Несмотря на ряд сигналов, ни руководство завода No.29 (т. Александров), ни руководство треста ширпотреба ГУАПа (т. Татарский) до вмешательства КПК не приняли мер к изъятию маслобоек, лопасти которых имели вид фашистской свастики. Выпуск маслобоек, лопасти которых имеют вид фашистской свастики, считаю вражеским делом. Прошу передать все это дело в НКВД. Проект постановления прилагается. Рук. Группы Тяжпрома КПК Васильев, 15 октября 1937 г. Там же. Л. 65. Подлинник. Примеров здесь можно приводить массу. Такой разгул паранойи никакому Сталину инспирировать не под силу. Да он и сам, на этой всеобщей волне, оседлавший её, уничтожает собственных родственников, и чёрт знает куда его вместе со всеми несёт. Александр Зиновьев в своей замечательной книге «Исповедь отщепенца» (опять цитирую большими кусками, оно того стоит): «Органы государственной безопасности в сталинские годы играли исключительно важную роль, выходящую за пределы карательных функций. Они были инструментом сверхвласти, связывавшим вождя и массы и позволявшим держать в своих руках аппарат государственной власти. Органы государственной безопасности пользовались высшим доверием народных масс. Им верили безусловно. Им помогали. Одной из задач «органов» было поддержание такого орудия народовластия, как система разоблачений врагов (обычно воображаемых), открытых и тайных доносов, репрессий. Сейчас много критикуют тайное доносительство в то время. Но открытое доносительство и разоблачительство было распространено ещё более, приносило ещё больший эффект. Причем эти доносы и разоблачения не могли оставаться без последствий, иначе они утратили бы силу. Эта система доносительства и разоблачительства была естественной формой проявления подлинно народной демократии. Это была самодеятельность масс, поощряемая свыше, поскольку высшая власть была властью народной и стремилась остаться ею. Эта система ослабла в теперешнее время, поскольку кончилась эпоха расцвета народовластия. <…> …Я очень сожалею о том, что доносы и вообще документы такого рода были уничтожены. Дело в том, что они имели колоссальную ценность с социологической точки зрения. Мне случайно повезло в течение целой недели просматривать десятки папок с доносами перед тем, как их должны были уничтожить (так мне сказали). Тут я в концентрированной форме и в огромных масштабах увидел, чем на самом деле живут люди в фундаменте общества, каковы мотивы и цели их деятельности. Я буквально почувствовал, какую роль играют так называемые ничтожные явления. Уничтожение доносов — огромная потеря для науки. Тысячи людей, не подозревая об этом, в течение многих лет собирали уникальный материал для научных обобщений. И всё впустую. <…> В систему насилия были вовлечены миллионы людей. Сваливать вину за это на горстку сталинцев, на органы государственной безопасности и на Сталина лично есть грубая фактическая и историческая ошибка. В основе насилия сталинской эпохи лежала массовая добровольность. Насилие явилось средством организации стихии добровольности. Точнее говоря, насилие сверху явилось организацией стихии насилия, поднявшейся снизу.» Откуда же взялись, в таком количестве порассыпаные, эти достоевские трихины? Вспомним историю, предшествовавшую сталинщине. Что мы имеем на момент революции? Чудовищную страну с чудовищным перекосом в развитии, с чудовищным антропологическим разрывом между лапотными низами и вполне европейски ориентированными, более чем благополучными верхами. Разность потенциалов такова, что не может не грохнуть. Когда серьёзные учёные мужи говорят, что Ленин развязал гражданскую войну, это, в свою очередь, говорит — не просто говорит, а вопиёт! — об их чудовищной, снова-таки, некопетентности. Ленин на момент революции — малоизвестный эмигрант. Мгновенное вознесение его на самые вершины власти и идеологии — шедевр политического искусства, здесь Владимира Ильича можно сравнить с Леонардо да Винчи или с Бетховеном. Полноценную систему власти он отстраивает не до, а уже в процессе гражданской войны, где одинаково жестоки и красные, и белые, обуздывая разгулявшуюся по бескрайним российским просторам стихию и перекраивая её на свой лад. Вот здесь и начинает проявляться его влияние. Удивительны сроки, в которые проходит это обуздание, и страшны методы, при этом используемые. Всё происходит по старинной русской пословице, пугачёвщина вышибается пугачёвщиной. Действуя максимально жестоко и беспощадно, Ленин останавливает гражданскую войну максимально быстро. «Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый короткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут», — имея в виду Макиавелли, замечает он в одном своём драконовском письме. Уже в двадцать первом году начинается НЭП, лавочники продают бублики, разбитные толстушки пляшут фокстрот и заливаются Петром Лещенко граммофоны, а трупы на полях сражений ещё не все закопаны, и кое-где постреливают! В стране потихоньку начинается амнистия, в двадцать втором году Ленин вполне по-профессорски полемизирует со сменовеховцами, былая взаимная ярость, кажется, идёт на спад. Сергей Кара-Мурза: «Ленин много сделал, чтобы гражданская война была закончена как можно быстрее и резко — без «хвостов». На это была направлена и военная стратегия мощных операций, и политика компромиссов и амнистий. Опыт многих стран показал, что часто гражданская война переходит в длительную «тлеющую» форму, и в этой форме, соединяясь с «молекулярным» насилием, наносит народу очень тяжелые травмы. В целом гражданская война ленинского периода имела «два завершения» — решительную и резкую победу красных над белыми в Крыму и прекращение стихийного крестьянского сопротивления через переход к НЭПу. Это мы помним довольно чётко, надо только задуматься над тем фактом, что завершение обеих войн было чистым. Это — вовсе не обычная и тривиальная в гражданских войнах вещь. Напротив, общим правилом является длительное изматывающее противостояние после номинального окончания войны. У нас же все стали советскими людьми, и миллионы людей, служивших в Белой армии, как бы растворились. Официальная мифология героизировала ту войну, и в тень ушли некоторые важные явления. К ним надо отнести суровые преследования советской власти против тех красных, которые затягивали боевые действия, когда белые уже склонялись к тому, чтобы разоружиться. Это называлось «красный бандитизм». В конце войны имели место судебные процессы против таких нарушителей общей политической линии (иногда под суд в полном составе шли городские партийные организации). Чтение документов о тех процессах поражает.» Конечно, говоря о том, что «у нас все стали советскими людьми», уважаемый профессор лукавит. Другое дело, что к Ленину с этим претензий нет, чистки начались много после него, заслуженно стоят в городах русских памятники с прищуром и кепкой… Всё сказанное выше имеет прямое отношение к тридцать седьмому, сталинщине, ежовщине, бериевщине и прочей «щине». Образно говоря, в революцию старый сосуд империи разлетелся вдребезги, и вырвавшийся из него джинн неплохо отвёл душу после многовекового заточения, сокрушая всё вокруг. Ленин загнал его в новый советский сосуд; Сталин вновь выпустил его, открыв крышку, а быть может, и не мог её не открыть. Подведём итог. Получаем такую историю. Социальная несправедливость, социальное неравенство, переходящее в неравенство антропологическое, усугубляются несовременной, неадекватной, неспособной к изменениям вместе с обществом государственной системой. Общество копит и усугубляет обиды, недоразумения и противоречия, неизбежно чреватые социальным взрывом. Неразумно рассуждать о том, хорошо это или плохо. Было бы хорошо, не было бы взрыва. Снова небольшая автоцитата: «Всякой революции предшествует брожение. Отчаяние, безверие и раздражение копится в народе, придавленном чугунной крышкой несвободы. Революция свирепа. Революция беспощадна. Революция жестока. Революция безобразна по форме и праведна по содержанию». Взрыв — это катастрофа, и уровень раздражения растёт катастрофически. Однако в сжатые сроки на месте гигантской воронки взрыва строится государство, демонстрирующее приверженность к самому жёсткому равенству, если так можно выразиться. Именно эта фанатическая приверженность гарантирует возможность самого строительства, ибо она отвечает пресловутым глубинным чаяниям уставшего от несправедливости народа. Можно сколько угодно плеваться по поводу булгаковского Шарикова с его «взять да и поделить», но к такому решению проблемы вела вся история, не только революционная, но и дореволюционная. Накопившаяся ярость столь велика, что она прорывает и позже, в сталинские годы, раз за разом, на всех уровнях. В государство всеобщего равенства, в эпоху его становления, она просто должна быть встроена, инсталлирована, «взятая и поделённая» между гражданами и учреждениями. Причём, поскольку образовательный уровень народа крайне низок, принимает она крайне зверские формы. Эту ярость, как данность, используют и правители в политических интригах и схватках: никто из них не обладает безусловным авторитетом, какой был у Ленина, чтобы быть способным не пользоваться этим безусловно мощным рычагом. Победа Сталина получается в конечном счёте пирровой (интересно, что пирровыми оказались все его победы, в этом отношении он уникальная историческая личность, я ещё напишу об этом): то, каким образом она была достигнута, сказывается и на дальнейшем судьбе Советского Союза и коммунистической идеи. Почему важно задумываться об этом сейчас? Потому что ярость, недоразвитость и нетерпимость никуда не ушли из общества. Их направленность может быть другой, противоположной чаще всего: всякий Шариков сегодня мнит себя профессором Преображенским. Но это мало чего меняет. Ситуация усугубляется тем, что после безусловно героического большевистского свершения — достижения всеобщей образованности — произошёл колоссальный откат к невежеству и обскурантизму. Не говоря уже о социальном неравенстве. Кроме того, нужно учитывать, что жизнь на наших территориях, и при царях, и при советах, и при бандитах, всегда отличалась повышенным уровнем конформизма, а конформизм замечательно способствует росту агрессии в обществе. Общество, основанное на конформизме всегда яростно и нетерпимо, каким бы веяниям ни было оно подвержено, и какие бы противоречия не разрывали его: именно в ярости оно единодушно, и противостояние внутри такого общества всегда может трансформироваться в войну, катастрофически и молниеносно, внезапным взрывом среди всеобщей тиши и глади. Другой вариант — конвертирование общественной ярости в террористическую систему управления, которая не может строиться исключительно сверху, без фундамента. И та, и другая опасности вполне реальны, усугубленные тем, что в нынешние времена тотального безверия и смерти пафоса не существует ни одной идеологии, которая бы могла держать опасные процессы хоть в каких-то рамках. Пользу приносит лишь знание. Вот почему уроки большого террора надо изучать вдумчиво и объективно, без лозунгов и ярлыков. Лично Товарищ У
|
