Сегодня мы можем уверенно констатировать тотальную победу искусства над творчеством, смерти над жизнью, позыва над порывом. Холодная физиология, праздная умозрительность, дохлый эстетизм заполонили обитель мирового духа.
Холодность, праздность, дохлота не всегда были присущи искусству как таковому. Именно XX век наложил, вернее наклал на искусство эти свои характерные свойства. И тогда искусство занялось уничтожением творчества. Ранее между ними сохранялся определенный нейтралитет — у искусства не было еще, скажем так, идеологического базиса, не было нужных самодовольства и самоуверенности, не было необходимого апломба. Все это дал ему XX-й, весь этот фрейдизм, всю эту европейскую рефлексию, трусливую безответственность, сознательную и циничную декларацию полной абсурдности бытия. Бытие действительно абсурдно, фрейдизм в ряде случаев небезоснователен, хотя бы в случае самого Фрейда, — но возведение абсурда в ранг идеологии означает отказ человечества от своей миссии. Миссия же эта никогда не была и не будет ему понятна, но есть особого рода осознание ее, отличающее людей от других, в чем-то даже более симпатичных, животных, хрюкающих в своих загонах. Внутренняя религиозность такого осознания и порождает творчество — как знамение, видение, знак. Сегодня такое осознание потеряно. Однако существует огромное культурное наследие человечества; изощренные игры, с этим наследием ведущиеся, и есть искусство.
Но кому же нужна та искра божия, из которой возгорится пламя творчества? Кому?
Виртуозность искусства, при полном крахе творчества, набирает обороты до сих пор. Но в большинстве случаев самое изощренное элитарное искусство несет в себе то же самое послание, что и заклейменная интеллектуалами масскультура. Искусство довольно виртуозно — только лишь, и — надолго ли? Омертвление неизбежно порождает отупение, и очень скоро перехитривший сам себя в числе других пастух заблеет вместе со стадом.
Подобно тому как без творца невозможен искуситель, без творчества невозможно искусство. Возможно, эволюция в сфере духа уже закончена; начался обратный процесс, и наши праправнуки будут бегать по духовной земле на четырех лапах. Тем из нас, кто нуждается в утешении, остается верить, что найдется какая-нибудь особь, которая снова зачем-то встанет на две ноги, и все начнется сначала.
Преодоление постмодерна мы будем наблюдать в окончательном торжестве постмодерна, это единственное, на что можно и должно делать ставку. Постмодерн в своей неразумной самоуверенности полагает, что все, что можно сказать, было уже сказано, и все, что можно сотворить стоящего, было уже сотворено; великое здание человеческой культуры было уже построено — а после разломано. Все, что остается человеку — играть на обломках с обломками, пытаясь возвести из них что-либо по возможности более замысловатое. Тоталитарная несерьезность есть отличительное свойство постмодерна; это объясняется тем, что человек окончательно исчерпал себя. Но почему бы в таком случае, вслед за Ницше и Горьким, не сделать вывод о том, что пришло время переступить через человека? Только лишь потому, что этот человек во всей красе продемонстрировал свою ничтожность? — тем проще будет через него переступать!
Такая постановка вопроса требует от нас быть оптимистами; оптимист же есть, в первую очередь, нечто биологическое, нечто изначальное. Духовная и физическая дегенерация, охватившая человечество, обрекает его на пессимизм, вот почему никто неспособен даже задуматься всерьез о преодолении постмодерна. Кажется, что оно уже невозможно. И снова вслед за одним из великих мы повторяем: будьте реалистами — требуйте невозможного!
Где есть место здоровому, нет места постмодерну. Ибо здоровое предполагает страсти, а страсть всегда предельно серьезна. Серьезность страсти удостоверяет серьезность жизни, фундаментом которой и является страсть, и рядом с необходимостью и тотальностью настоящей страсти, как могучего, всепобеждающего инстинкта, рассыпается всякая тотальность издевки над ней. Поэтому, как только вы по-настоящему ощутите желание поесть, выспаться, поебаться — весь постмодернизм растворится в воздухе, оставив после себя лишь клубы серного дыма.
Лично Товарищ У
