На карте мира никогда не затянутся рубцы.

Эта карта до сих пор кровоточит, новые и новые раны возникают на ней, пронзительные и кровавые — и ты, Европа, не любишь вспоминать о своем разбитом славянском сердце — землях Беларуси и Украины.

Одна из трагичнейших твоих историй — история земель, зажатых между коварным Западом и прожорливым Востоком, земель, которым так мало в истории было отпущено покоя, измученных земель, которые до сих пор, как ссадины, ноют и свербят…

Имя Ивана Мазепы в историю этих земель вписано кроваво-огненными буквами — какими же еще?.. Перелистаем же пылающие ее страницы.

Середина семнадцатого века стала переломом в истории Украины. В лихорадке козацких восстаний, в пожарах и резне великолепный свободолюбивый кусок суши высвобождался из-под польского гнета. Гетьман Богдан Хмельницкий, желая решительно порвать с колониальным прошлым, в 1654 году подписывает знаменитый Переяславский договор с Московией, фактически сделавший Украину вассальной територии царя. Веселый гетьман подписал за свою жизнь множество бумаг и, судя по всему, ставил их не очень высоко; все указывает на то, что и в длинной череде подписанных договоров переяславский мыслился им не столько как стратегический, сколько как тактический ход. Уже через три года договор был уже de facto денонсирован самим Хмельницким, вступившим во враждебную Московии коалицию. Однако события уже после смерти Богдана (во многом обусловленные и ею) показали, что то было начало перехода из огня да в полымя, из одной неволи в другую, возможно, еще более тяжелую и тотальную.

Иван Степанович Мазепа, получивший гетьманскую булаву через тридцать лет после Хмельницкого, уже должен был быть проводником политики закабаления. Он, в общем, и проводил ее, как минимум должен был с ней считаться, плыл в русле этой политики довольно долго, чтобы потом неожиданно восстать против Москвы и потерпеть сокрушительное поражение.

Гетьман был сыном своей эпохи. Хитрый, вероломный и коварный, он и не мог быть другим: другой просто не выжил бы в ее жестоких ветрах. «Ношеным и искусным птахом» называл себя сам Иван Степанович. В истории Украины двадцать один год его гетьманства — самый продолжительный из всех прочих. «Двух станов не боец» — это, конечно же, не про Мазепу; вот что пишет о нем enfant terrible украинской литературы Олесь Бузина:

«Из бесчисленных портретов Мазепы нет и двух, схожих лицами… Попробуйте-ка определить, кем был Мазепа. “Покоевым шляхтичем” польского короля Яна-Казимира — раз. Ротмистром надворной хоругви правобережного гетмана Дорошенко, союзника Турции и врага Польши, — два. Генеральным есаулом при левобережном гетмане Самойловиче, враге Дорошенко и вассале Москвы — три. Гетманом Войска Запорожского Его Царского Величества — четыре. Союзником короля Швеции Карла XII, врага его царского величества — пять. Кто из этих людей подлинный? Все! Мазепа прожил долгую жизнь. А чтоб жить долго, тогда приходилось часто менять кожу».

Избрание Мазепы гетьманом увенчано подписанием крайне невыгодных для Украины Коломацких статей, окончательно закреплявших статус Неньки как московской колонии. Его предшественник, гетьман Самойлович, был свергнут не без участия самого Ивана Степановича и сослан в Сибирь именно за чрезмерный сепаратизм; фактически, Мазепа получил свою власть в обмен на львиную долю украинского суверенитета. Этим не в последнюю очередь объясняется недоверие, испытываемое Украиной к Мазепе до самого конца его гетьманства, недоверие, ставшее для него роковым: до последнего он так и не смог избавиться от имиджа аморального вассала и запроданця. Политика, сказал Бисмарк, есть искусство возможного. Гетьман Мазепа, «избрание» которого и подписание которым Коломацких статей проходили в чистом поле в окружении приведенного в боевую готовность московского войска, наверняка знал об этом не хуже железного канцлера. «Стиль государственной политики И. Мазепы, — пишет известный в Украине исследователь Козацкой державы Валерий Шевчук в своем весьма панегиричном исследовании, посвященном гетьману, — сложился такой: не “дрочити москаля”; учитывая, что Москва любит низкие поклоны, быть угодливым, услужливым, а вообще делать свое в тех границах, насколько это было возможно». Дело, которое делал Мазепа, тоже не представляется совсем однозначным. Вот что пишет по этому поводу классик украинской историографии Михаил Грушевский, осветивший в своей «Истории Украины» эпоху Мазепы наиболее вдумчиво и беспристрастно:

«Смена гетмана не произвела перемены в украинской жизни: Мазепа шел по стопам своего предшественника, тем проторенным путем, которым пошла вся левобережная старшина, жаждавшая покоя и благосостояния после десятилетий тревожной и безуспешной борьбы. Падение Дорошенка*[*Петр Дорофеевич Дорошенко был гетьманом Правобережной Украины в 1665—1676 годах. Пытался объединить Левобережную и Правобережную Украину в одно независимое государство, чему противились как Московия, так и Польша; опирался на поддержку Турции. Потерпел поражение. Мазепа был при Дорошенке сначала ротмистром гетманской надворной компании, потом писарем. Политика Мазепы в отношении Левобережья и Правобережья подвигает многих историков называть его «дорошенковцем».] послужило для нее уроком — и одновременно показателем новых условий. <…> Считали невозможным бороться с силами Москвы, имея против себя население, враждебно настроенное против старшины по мотивам социальным и подозрительно относившееся к самым чистым политическим побуждениям ее, и такое же враждебное и подозрительное Запорожье. Легче было плыть на московском буксире и пользоваться милостями московских правителей для собственного благополучия.

Ограничивая политические свободы Украины, добиваясь все новых и новых уступок от старшины в политических вопросах, московское правительство предупредительно шло навстречу ее желаниям и просьбам, касавшимся поместий и имений, и в эту сторону направляли интересы старшины. Создать на Украине владельческий, помещичий класс, закрепостить ее крестьянское население — это значило приблизить Украину к такому же помещичьему, рабовладельческому строю Московского государства. Вместе с тем это усиливало вражду между украинским народом и политическими руководителями украинской жизни и все более углубляло разделявшую их пропасть. Парализовало и сво-бодолюбивую народную массу — “род сицев иже свободы хощет”, как писал об Украине старик Баранович, — этот народ, не желавший покоряться московским порядкам, как он доказал это восстанием 1669 года. И одновременно, отдавая в неволю старшине народ, отдавало старшину в руки московского правительства. Вершители московской политики хорошо понимали, какое впечатление на старшину будет производить сознание, что ключи к ее экономическому положению лежат в руках Москвы и последняя во всякое время может поднять против нее этот порабощенный народ.

Московское правительство знало, что делало, щедро раздавая поместья старшине за верную службу и утверждая гетманские пожалования: оно налагало этим прочное иго на старшину. Но иго это было сладко, и старшина с удовольствием принимала его и легко шла в нем тем путем, какой указывало ей московское правительство. Она превращалась в помещичий класс, захватывала земли свободные перед тем или считавшиеся войсковыми; закрепощала крестьян и козаков и верно служила московскому правительству за содействие в этого рода делах. И такую же линию ведут гетманы — избранники старшины — Самойлович и Мазепа. Покорно подчиняясь московской власти и исполняя ее волю, они служили интересам старшины, содействовали ей в этом процессе присвоения войсковых земель и закрепощения населения, не соображая или не задумываясь над тем, какой опасный разлад создавал этот новый общественный процесс на Украине, лишая почвы всякую политическую работу, исключая всякую возможность ее. Эпоха Самойловича и Мазепы, охватившая в сумме почти сорок лет — годы, когда решалась судьба свободного строя, созданного великим восстанием 1648—1649 годов, — именно ознаменовалась созданием на развалинах этого незавершенного свободного строя новой неволи украинского населения, разрушившей затем все остатки и начатки свободного политического строя.

Шло это двумя указанными путями — захватом земель и закрепощением населения. <…> Заняв место польской шляхты в управлении краем, козацкая старшина, как уже было отмечено, склонна была считать себя привилегированным классом, призванным занять место шляхты в общественно-экономических отношениях».

Закрепощаемое, закабаляемое и угнетаемое население роптало, старшина требовала от него фактически выполнения крепостных повинностей на своих землях (земель для нее ни царь, ни Мазепа не жалели), а гетьман тем временем просил московского царя, чтобы тот направил в Украину «добрую армию смелых, дисциплинированных солдат» для пущего поддержания порядка. «Там, в Москве, вся его душа, а здесь только тень его», — говорил о Мазепе идейный дорошенковец Петрик, неудачно пытавшийся поднять освободительное восстание в Украине. Укрепление режима личной власти Мазепа проводил как бы в обмен на понижение статуса украинского государства — как это делали и многие его предшественники: то был объективный и неприглядный в своей объективности исторический процесс. Однако в пределе такое понижение означало как раз падение его режима; этот узел Мазепа так и не смог развязать. Новые паны росли, как грибы после дождя, а уход из крестьян в казаки, возможности которого так долго добивались в свое время украинские повстанцы, становился, стараниями этих новых хозяев, все более затруднителен. Паном панов был Мазепа. Формируя вокруг себя лукавую и прожорливую элиту, паразитирующую на несчастном народе, он, с одной стороны, строил собственную власть, а с другой откровенно грабительскими и «верноподданическими» приемами такого строительства разрушал сам принцип суверенной власти, что, конечно же, было только на руку Москве: душа этой власти действительно обитала где-то в палатах Кремля, где изобретались правила разделения добычи, и Москва до самой «измены» была благосклонна к хитроумному вассалу своему более, чем к подвластному ему народу. Это объясняется не только вошедшим в легенды обаянием Мазепы, этого тонкого и изощренного политикана, но и выгодностью его политики высшим московским кругам: купивший титул гетьмана у Москвы, он должен был расплачиваться за него не только богатством.

Мазепа не имел возможности действовать открыто как полноправный властелин; поэтому стержнем его политики, не только внутренней, но и внешней, была прежде всего коррупция (справедливости ради следует заметить, что крайняя коррумпированность вообще присуща той эпохе; вспомним хотя бы нравы птенцов гнезда Петрова, и богатства самого прожорливого из них, Меньшикова). Да и про нашу ведь эпоху тоже много чего можно сказать. Сделавший целое состояние на торговле водкой в Московщине (сама по себе эта торговля украинцам была запрещена, но Иван Степанович умел виртуозно обходить препятствия), Мазепа прекрасно понимал, что формальная политика, в конце концов, является только тенью политики неформальной.

Коренной вопрос для понимания личности Мазепы — какова была изначальная, истинная цель его «верноподданической» политики? Руководствовался ли он на протяжении более чем двадцати лет своего гетьманства исключительно корыстолюбием и властолюбием — или все-таки превыше всего этого или хотя бы отдельно от этого стояла для него независимость Украины, имея в виду которую, как дальнюю цель, он и вынужден был делать большие или меньшие уступки имперским сатрапам и обеспечивать лояльность алчной старшины? Может быть, получивший гетьманскую булаву из рук Москвы и контролируемый ей, он не видел другого пути способствовать сохранению национальной идентичности, кроме как, сосредотачивая в своих руках местную власть над Украиной, употреблять эту власть по возможности на благо Украине, — по возможности то ли в бисмарковском, то ли в салтыков-щедринском смысле?

Существует одна безусловно положительная черта в гетьманстве Мазепы, на которой в контексте заданного вопроса следует остановиться особо. Эпоха Мазепы стала эпохой значительных культурных свершений, чему гетьман сознательно и целенаправленно способствовал. Историк Александр Оглоблин называет ее эпохой «Мазепинского ренессанса»; это время, когда культурное строительство в Украине разворачивается особенно широко. Прежде всего это касается строительства в прямом смысле: обновляется Киево-Печерская Лавра и Собор святой Софии, про всей Украине строятся церкви. Обустраивается заново Киево-Могилянская Академия; ее все чаще именуют Мазепинско-Могилянской. Архитектуре времен Мазепы присущ свой, особенный стиль; его именуют «козацким барокко». Покровительством гетьмана пользуются науки и искусства; он щедро тратит на них свой обильный и неправедно нажитый скарб. «Используя современную терминологию, можно сказать: это был настоящий интеллигент при власти, то есть исключительно редкий в более поздние, новейшие, времена тип украинского правителя», — пишет Игорь Сюндюков. Назвать интеллигентом алчного, коварного и, скажем мягко, не всегда принципиального гетьмана было бы существенным преувеличением, если не сказать передёргиванием: интеллигентность предполагает все же прежде всего социальный идеализм и идейную самоотверженность; можно, однако, в какой-то степени согласиться с упоминавшимся уже Валерием Шевчуком, чья книга о Мазепе называется «Просвещенный властелин».

Утонченный интриган, большой меценат и полиглот (знал восемь языков), сочинитель стихов и музыкант, обладатель великолепной библиотеки (на самом видном месте стоял «Государь» Макиавелли) и покровитель книгопечатников, коллекционер оружия и картин, дамский угодник со стажем, Иван Мазепа оставил в культуре Украины исключительно глубокий след. После смерти из мецената украинской культуры он сделался одним из самых знаковых образов культуры мировой, — образом, к которому обращались самые разные прославленные деятели искусств, от Вольтера до Байрона. У нас сегодняшних, подчиненных невежественным длинноруким чиновникам, этот факт не может не вызывать самой интимной симпатии. Даже если меценатство было для Мазепы барским развлечением вроде соколиной охоты, следует все равно признать правду в словах его ярого поклонника Евгена Маланюка, который пишет:

«Часто говорится о культурном строительстве Мазепы, но забывается о политической идее и политическом смысле этого строительства. Если примем точку зрения, что культурное строительство Мазепы было только псевдонимом его строительства государ-ственного, ограниченного обстоятельствами, но, тем не менее, реального, — мы будем ближе к исторической правде».

Народ с развитой культурной жизнью есть народ непобежденный, в каком угнетении он не пребывал бы. Мазепа-барин, Мазепа-крепостник, правая рука царя в «Малороссии», и был одним из самых главных угнетателей народа. Однако тот же барин Мазепа, охраняя и приумножая украинскую культуру, создавал предпосылки для народного освобождения: «Знание разорвет цепи рабства», — гласит замечательный коммунистический лозунг. Разумеется, культура, какой ее понимал Мазепа (впрочем, как и все его высокопоставленные современники), элитарна и принадлежит избранным — но эта культура самим фактом своего существования создает предпосылки для освобождения нации. И Петр I, и Иван Мазепа, вполне в духе своего времени, были угнетатели и крепостники; однако просвещенное крепостничество гетьмана было, в исторической перспективе, гораздо предпочтительнее для украинского народа, чем варварский деспотизм царя, для которого украинская земля была всего лишь окраиной — да и инспирировалось оно в очень большой степени этим деспотизмом. Свой, домашний, отечественный угнетатель так или иначе должен считаться с интересами местного населения. Чужой угнетатель — колонизатор и считается прежде всего с населением «коренного», имперского народа. Поэтому «домашний» угнетатель зачастую предпочтительней, давая больше «степеней свободы» для угнетенных (а значит, и больше возможностей воздействовать на него) и так или иначе обустраивая пространство вокруг себя. Как правило, чем дальше эксплуататор и тиран, тем бесправнее и беднее жизнь эксплуатируемого им народа.

Народ украинский, я уже писал об этом, к Мазепе относился как минимум настороженно. Это при нем, при гетьмане, терял народ стремительно свои последние вольности, при нем терпел тяготы ненужной ему, но выгодной империи Крымской войны, при нем сгонялся скопом на имперские же военные стройки. Ну конечно, за всем этим стоял царь, но царь был далеко, а в неньке-Украине распоряжался — и все знали это — гетьман, гетьман, который и должен был защищать свой народ — и куда, спрашивается, он смотрел?

Начало века — переломное в судьбе Мазепы и Украины. Московия вступает в войну со Швецией на стороне Дании и Польши — чтобы прорубить, наконец, окно в Европу и стать Россией, империей мирового значения. Иван Франко в этой связи саркастически замечал, что прорубание окна в Европу на Неве было связано с закрытием тех окон, через которые лился свет европейской культуры в Украину*[*Добавим, что именно через украинское и белорусское окошки лился свет европейской культуры и в Россию. Однако царь-европофил и его наследники сделали все, чтобы не просто закрыть, но наглухо заколотить эти окна. Некоторые меры просто поражают: закрытие академий и университетов, школ и типографий, запрет книгопечатания… Из передовых в культурном отношении территорий Беларусь и Украина превращались в задворки Московии].

Между тем, в новых планах царя Петра Мазепе, как мало-мальски самостоятельной политической фигуре, места уже нет, как нет места и Украине. Ее автономию планируется ликвидировать, создав на ее месте герцогство то ли для царского фаворита Меньшикова, то ли для герцога Мальборо, а козацкое войско реорганизовать наподобие московского (de facto в московское); Мазепу же предполагалось утешить титулом имперского князя, даже герб для него был уже готов. «Такая власть, такая гигантская сила и могущество, — писал позже молодой Николай Васильевич Гоголь, — навели уныние на самобытное государство, бывшее только под покровительством России. Народ, собственно, принадлежавший Петру издавна, униженный рабством и деспотизмом, покорялся, хотя с ропотом…

Но чего можно было ожидать народу, так отличному от русских, дышавшему вольностью и лихим казачеством, хотевшему пожить своей жизнью? Ему угрожала утрата национальности, большее или меньшее уравнение прав с народом русского самодержца…

Все это занимало “преступного” гетмана. Отложиться? Провозгласить независимость? Противопоставить грозной силе деспотизма силу единодушия, возложить мужественный отпор на самих себя?..

В таких размышлениях застало Мазепу известие, что царь прервал мир и идет войною на шведов…»

Мазепа «размышляет», но все еще не ропщет. Снова отправляет он украинское войско для участия в боевых действиях России на севере*[*«За 22 года гетьманования Мазепы (8081 день) собственно мирнымх дней было немногим больше 1 месяца, (36 дней), то есть меньше чем 0,5%», — замечает Александр Оглоблин]. И снова сгоняются со всей Украины казаки для построения московских «фортеций». И на украинскую землю приходит московская армия, оставляя у населения далеко не самые лучшие впечатления. Украинские историки часто приводят воспоминания мазепинского войскового писаря Орлика:

«Началась работа над фортификацией печерской, начались переходы через украинские города в главную армию то рекрутов, то всяких начальников — и полковники со старшиной часто приходили к гетману и, жалуясь, рассказывали, что пристава около этой фортификационной работы бьют козаков палками по голове, обрубают шпагами уши и всячески издеваются. Козаки, бросив дома свои, косьбу, жатву, несут тяготы и жар на службе царского величества, а великороссийские люди там дома их грабят, разносят, жгут, над дочерями и женами их совершают насилия, забирают лошадей, скот и всякое имущество, старшину бьют смертным боем. Два полковника, миргородский Апостол и прилукский Горленко, как более значительные и более имевшие смелости в сношениях с Мазепою, говорили ему: “Они всех на тя уповают, и не дай Боже тебе смерти, останемся в такой неволе, что нас и куры загребут”. А прилукский подтвердил это: “Как мы всегда молимся Богу за душу Хмельницкого, так мы и дети наши из рода в род будем душу и кости твои проклинать, если нас в свое гетманство оставишь в таком рабстве”».

Нужно учитывать, конечно, отношение к царю автора этих воспоминаний, но в подтверждение их правдивости находим массу других свидетельств времен пребывания людей царя на украинской земле. Сам Мазепа в 1706 году, сообщая о повсеместных жалобах на «своевольства велико-российских ратных людей» покорнейше просит канцлера Головина, чтобы тот изволил «таковую своеволю войск великороссийских ускромити и от дальних разорений, побоев и смертных убийств людей моего регимента освободити».

И все же ко времени русско-шведской войны относится самый крупный внешнеполитический успех Мазепы. Вопреки приказаниям своего сюзерена Петра, он овладевает Правобережной Украиной, добившись, наконец, объединения земель по обе стороны Днепра под своей, гетьманской, властью. С популярным в народе правобережным вождем Семеном Палием, могущим представить ему серьезную конкуренцию, старый властолюбивый царедворец поступает весьма нехорошо, добиваясь его ссылки в Сибирь как шведского агента. Грушевский приводит по этому поводу такую народную песню:

Пише, пише та гетьман Мазепа
Та до Палiя листи:
«Ой прибудь, прибудь, Палш Семене,
Та на бенкет до мене...»
Ой вже Семен, ой вже Палiенко
На подвiр’е виїзжае,
А там його вельможний Мазепа
Вином з медом напувае.
Ой вже Семен, ой вже Палiенко
Меду-вина та й напився
Та свойому вороному коню
Та й на гриву похилився.
Ой як крикнув вельможний Мазепа
Гей на свої сердюки:
«Ой вiзмiть, вiзмiть
Палiя Семена
Та закуйте йому руки».

Ой пише-пише да Гетьман Мазепа до Палія листи
Ой приїдь приїдь Палію Семене на бенкет до мене

Ой вже Семен ой вже Палієнко на подвір’я прибуває
А там його вельможний Мазепа зустрічає
Ой там його вельможний Мазепа вітає

Гей вельможний мій Семене Брате
Полковниче мій вірненький гей
Ой дай Радоньку мені гей

Ой обсідають з усіх боків вороги
Що найперший враг Петро-самодержець

Ой Палію Семене Полковниче мій
Ой сказать тобі словами не можу
Як трудно Брате Україну боронить

От так і рве тая сила його на Україну
Всю Україну обставив своїми гарнізонами гей
Воєводи-свавільці як і сам Петро
Опричники України
Так і норовлять нарід у ярмо своє запрягти

І не можу Брате я своєї старшини
під рукою міцно тримати
Як худоба розбрідаєцця в усі краї в усі боки
Батога одного любить

Не можу Брате я зібрати своїх старшин
під міцною рукою
Рабськеє начало ніяк не переборецця

А вот другое, не менее знаковое стихотворение.

Всі покою щиро прагнуть,
А не в еден гуж всі тягнуть;
Той направо, той наліво,
А все, браття, тото диво!
Не маш любви, не маш згоди
Од Жовтої взявши Води,
През незгоду всі пропали.
Самі себе звоювали.
«Єй, братища, пора знати,
Що не всім нам пановати,
Не всім дано всеє знати
І річами керовати.
На корабель поглядімо,
Много людей полічимо!
Однак стирник сам керує,
Весь корабель управує.
Пчулка бідна матку має
І оної послухає».
Жалься, Боже, України,
Що не вкупі має сини!
Єден живе із погани,
Кличе: «Сюда, Атамани!
Ідім Матки ратовати,
Не даймо ей погибати!»
Другий Ляхом за грош служить,
По Вкраїні і той тужить:
«Мати моя старенькая!
Чом ти велми слабенькая?
Розно тебе розшарпали,
Гди аж по Дніпр Туркам дали.
Все то фортель, щоб слабіла
І аж вкінець сил не міла!»
Третій Москві юж голдує
І ей вірне услугує.
Той на Матку нарікає,
І недолю проклинав:
«Ліпше було не родити
Ніжли в таких бідах жити!»
Од всіх сторон ворогують,
Огнем-мечем руїнують,
Од всіх не маш зичливости,
Ані слушной учтивости:
Мужиками називають,
А подданством дорікають.
«Чом ти братов не учила,
Чом од себе їх пустила?
Ліпше було пробувати
Вкупі лихо одбувати!»
Я сам бідний не здолаю,
Хиба тілько заволаю:
«Ей, Панове Єнерали,
Чому ж єсьте так оспалі!
І ви, Панство Полковники,
Без жадної політики,
Озмітеся всі за руки,
Не допустіть горкой муки
Матці своїй больш терпіти!
Нуте врагов, нуте бити!
Самопали набивайте,
Острих щабель добувайте, А за віру хоч умріте,
І вольностей бороніте!
Нехай вічна буде слава,
Же през шаблі маєм права!»

Песню эту, под знаковым названием «Дума», Иван Степанович написал предположительно в 1698 году; она фигурирует как доказательство его нелояльности в известном доносе Кочубея царю Петру. Уже тогда невесела была дума гетьмана, и уже тогда, по крайней мере, на бумаге, размышлял он наедине сам с собой о шаблях, через которые только и можно право иметь.

Война со шведом поначалу явно не рассматривалась им как повод обнажить саблю против сюзерена. Украина оказалась меж двух огней, и более всего ее властителя занимало, как выбраться без особых потерь из этой предряги, удержав правобережные земли. Завязав сношения со шведской партией, Мазепа выжидал. Но война шла, и в этой войне казаки воевали на стороне Петра! «Он все боялся чем-нибудь проявить себя до самой последней минуты, — пишет Грушевский, — ждал, что, может быть, вопрос разрешится сам собою без его участия, и вследствие этой излишней осторожности своими руками уничтожал те шансы, которые могли сослужить ему очень полезную службу. Не решался ничем обнаружи-вать перед народом свою неприязнь к Москве. Продолжал посылать войска, куда ему велел царь. А когда на Дону, у самой украинской границы, в 1707 году вспыхнуло очень опасное для Москвы восстание донских козаков, под предводительством Булавина, Мазепа не только не поддержал ничем донцев, а еще и помог Москве своими козаками подавить это восстание — как раз в тот момент, когда сам готовился восстать против Москвы». Король Карл, воевавший на белорусских землях, между тем принял решение, не идя напрямую на Москву, двинуть свои утомленные войска в Украину. Он рассчитывал создать здесь серьезную базу для своих войск. Оглоблин приводит письмо Матвеева, московского посла в Голландии: «Он, швед (Карл XII), принял намерение пройтить до Украины под коварством своим последующим: в первых, чтоб в Крайне многолюдныя и всем изобилныя войтить, где никаких регулярных фортецей или гарнизонов не находитца; в те вшедши бес помешки всякой (причем московския войска не могут разорватца надвое, ни остановить его), найдет там в том волном казацком народе людей, соберет доволно и пойдет свободно c провожанием тех казаков чрез прямыя и безопасныя пути до Москвы. <…> Еще ж он, швед, гораздо способно найдет много прилучан ис казаков посылать к Москве, к возмущенію народному, как он и прежде то чинил...» «Кой черт несет его сюда! Погубил все мои планы», — возмущался Мазепа. Решение короля и впрямь застало его врасплох: в центре Украины стояло царское войско (солдат отправили туда с восхитительным напутствием: «итти в средину Украины для надежды и постраху Малороссийскому народу»), а казаки воевали против шведской коалиции за ее пределами. До последнего осторожный Мазепа продолжал поддерживать свой имидж царского союзника не только словом, но и делом — и теперь расплачивался за это.

Уберечь Украину от иноземного сапога — московского ли, шведского, отсидеться во время схватки двух гигантов, не удавалось. Затягивать с решением больше было нельзя. Наступил момент истины. «Собственно говоря, — замечает Грушевский, — в этот момент Мазепа был уже так обставлен, что не мог и шевельнуться против Москвы. Но он и старшина пылали желанием не упустить случая для освобождения Украины; эта мысль, очевидно, так глубоко засела в их головах, что они уже не замечали, как все складывается против их планов, и решили своим переходом на шведскую сторону усилить ее шансы».

Отношения со шведами имеют в украинской истории особое значение. Еще Богдан Хмельницкий вел в конце своей жизни в переговоры с ними. Вряд ли корыстью и шкурными интересами руководствовался пожилой, тяжело больной Мазепа, принимая свое судьбоносное решение — вечность уже дышала ему в лицо, одной ногой он стоял уже в Большой Истории, и вопрос, который он решал, был гамлетовский: быть или не быть свободной Украине, ввереной провидением ему стране? Возможно, он просто поставил не на того — и все же этот заключительный жест его жизни исполнен драматизма. В последние свои годы он уже не лукавый царедворец, но глава Украинского государства. Орлик вспоминает клятву Мазепы: «Не для приватной моей ползы, не для вышних гоноров, не для болшаго обогащения, а ни для инных яковых-нибудь прихотей, но для вас всех, под властию и реиментом моим зостаючих, для жон и детей ваших, для общаго добра матки моей, Отчизны бедной Украины, всего войска Запорожского и народу Малороссийского, и для подвышшеня и розширеня прав и волностей войсковых, хочу тое при помощи Божой чинить…»

Опасливость и конспираторство, в свое время вознесшие на Олимп старого дипломата, на этот раз сыграли роковую роль в его судьбе. Живая диалектика судьбы гетьмана проявила себя в том, что именно его пресловутая осторожность обернулась величайшей и роковой неосторожностью. Вожделенный прорыв к свободе трудно давался вассалу с двадцатилетним стажем. Мазепа вступал в борьбу со своим грозным повелителем совершенно неподготовленным, фактически, с голыми руками — по собственной же вине. «Мы вынуждены прийти к неутешительному выводу, — пишет едкий Бузина. — Мазепа струсил. Переосторожничал. Слишком долго колебался он, считая, что где-то там, на севере, на столбовой дороге к Москве, вырвет Карл XII из рук Петра украинское государство. А потому больше всего боялся быть раньше времени разоблаченным. Так боялся, что чуть не перед самым своим переходом к шведом приказал отправлять всем попам богослужение... за победу Петра.

Приходские священники играли в те времена роль комиссаров, отвечавших за настроение паствы. Как мог после этого отреагировать обработанный соответствующим образом народ на крутой поворот в украинской политике? Только изумлением! Да голова шла кругом у бедных селян и казаков! Даже ненавидевшие Петра I запорожцы не могли поверить: Мазепа, о котором царь говорил, что был бы счастлив, если бы все слуги у него были, как этот, и против Москвы? Невероятно!»

Так или иначе, после всех роковых предосторожностей Мазепа пошел на риск, причем на риск головокружительный. Однако этот риск был уже запоздалым. Иван Степанович проиграл.

Население Украины, деморализованное и дезинформированное, не поддержало гетьмана, душа которого, как мы помним, еще недавно находилась в Москве, отбрасывая всего лишь тяжелую тень на подчиненные ему земли. Народ так и не сыграл в этой войне решающей роли, которую возлагали на него Мазепа с Карлом. Только вольнолюбивые запорожцы, весьма до того гетьмана недолюбливавшие, организованно перешли на его сторону. Мы знаем, чем это закончилось потом для них и для Сечи.

Петр и его птенцы, видя всеобщую неразбериху и растерянность, действовали быстро и жестоко. Гетьманская столица — город Батурин, доверху заполненный гетьманскими богатствами и боеприпасами и могший сыграть важную роль в сопротивлении Мазепы, был взят благодаря измене некоего сотника Носа; все его население, включая женщин и детей, было уничтожено, а сам город разорен. Хлестая украинские земли кровавым кнутом террора, Петр имел в другой пряник для власть имущих; многие из них перешли на его сторону и были за то щедро вознаграждены. Царская пропаганда, констатируя притеснения украинцев Мазепой (поощряемое Москвой ранее), обещала, что его царское величество теперь восстановит справедливость.

В городе Глухове, при собрании народа и старшины, провели ритуальную казнь чучела Мазепы и «избрали» нового гетьмана, которого правильнее было бы назвать антигетьманом. Православные попы, совсем недавно обласканные Мазепой, предали его церковной анафеме.

Полтавская битва поставила точку в неудачном восстании Мазепы, так и не ставшем народным восстанием. Мятежный гетьман и горделивый король бежали во владения турецкого султана. Петр пребывал в бешенстве; Мазепа, как центральная фигура восстания, должен был достаться ему. Царь предлагал султану триста тысяч талеров, чтобы тот выдал ему гетьмана — сумма астрономическая по тем временам, составлявшая, как пишут, более десятой части всех государственных прибылей России. Султан не сделал этого, может быть, в силу своих договоренностей с королем Карлом, а может быть, говорят, и потому, что старый скопидом предложил ему больше.

Нужно ли говорить, какие последствия имело подавление мазепинского мятежа для Украины? «Добровольно присоединившись к Великороссии, Малороссия выговорила себе значительные права, — писал Герцен. — Царь Алексей поклялся их соблюдать. Петр I, под предлогом измены Мазепы, оставил одну лишь тень от этих привилегий. Елисавета и Екатерина ввели там крепостное право. Несчастная страна протестовала, но могла ли она устоять перед этой роковой лавиной, катившейся с севера до Черного моря и покрывавшей все, что носило русское имя, одинаковым ледяным саваном рабства?»

В ночь со второго на третье октября 1709 года Мазепа скончался. «Всі покою щиро прагнуть». Покой наконец наступил.

Имени же его нету покоя по сей день.

Скандальная украинская кинокартина «Молитва за гетьмана Мазепу» (роль Мазепы исполняет блистательный Богдан Ступка) начинается с весьма знакового эпизода: пьяный царь Петр непристойно куражится над могилой гетьмана, прямо-таки забирается на нее, по-богатырски разламывая плиты — и вдруг из трещины высовывается мертвенно-бледная рука и хватает его за горло.

Фильм ультрапатриота Юрия Ильенко похож больше на черную комедию, чем на эпическую аллегорию; он больше смехотворен, чем эпатажен (хотя в стильности в духе trash ему не отказать!). А вот засмущал же он высокопоставленных российских зрителей — до того, что прокат его в России запретили вовсе. Может быть, неприятной показалась карикатурно негативная подача образа царя Петра? Но ведь сами российские мастера культуры наснимали такого о своих исторических личностях, что ильенковская «трактовка» лишь капля в море. К Ленину русский народ, несмотря на многочисленные ушаты грязи, залившие в последнее время эту историческую фигуру, относится куда теплее, чем к Петру, однако за малым не все чиновники и прихлебатели от искусства рассыпались в похвалах «Тельцу» режиссера Сокурова, гнусному пасквилю на последние ленинские дни. Нет, если и возмутила кого-то непочтительность к российскому империализму, то вовсе не российский народ, а его, так сказать, кураторов, в тюрьме народов зрящих Третий Рим.

И их отлично можно понять — существуют по сей день в восточнославянской истории две тенденции, которые, действительно, держат друг друга за горло. Мазепа здесь как лакмусовая бумажка.

Российские ура-патриоты обвиняют его в измене царю. Однако, изменив царю, хитрый старец наконец перестал изменять Украине, нашел в себе на исходе лет силы вольностей боронити, хотя сама природа его власти делала восстание безнадежным. Ура-патриоты делают из Мазепы икону, хотя личность это была более чем неоднозначная, весьма далекая от светоча нравственности и доброты. Увы, жизнь Мазепы объективно представляет собой череду измен. Иван Степанович, конечно, исключительно сильная и крупная фигура в украинской истории, шире, в истории славянской, и помнить и изучать ее не только нужно, но и должно. Именно таким, какой он был, многоликим и многодушным, должен войти Мазепа в исторический пантеон. Однако время для этого еще не пришло. Необычайно сильны еще страсти вокруг его имени, — ибо по-прежнему не разрешены еще вопросы, на которые он искал ответ.

На один из вопросов истории ответ он все-таки дал, ответ очень красноречивый. Национальное угнетение нельзя уничтожить, поощряя угнетение социальное, и лишь стремление одновременно к освобождению национальному и социальному способно обеспечить победу.

Лично Товарищ У