Противостоят графу сплошь скучные, заурядные люди, невыносимо узколобые и земные, какой-то молодой торговец недвижимостью со своей пресной невестой, да ее кислый папа. Только профессор Ван Хельзинк на высоте, такой же безумный и отважный, с осиновым колом в костлявой подагрической руке. Дракула даже как будто радуется такому достойному врагу: «Для человека, у которого только одна жизнь, вы очень умны, Ван Хельзинк». Заурядность всех прочих героев заставляет невольно отдать должное многочисленным и чудесным талантам графа, который летает по воздуху и ползает по стене, и проникнуться сочувствием к его вечному одиночеству среди временных людей…
Одна из самых страшных и несправедливых подстав массовой культуры заключается в том, что зло всегда представляется в ней отверженным и одиноким, а добро — таким же массовым, как сама эта культура. Это не так, читатель, это совсем не так! Тебе ведь известно, кто по праву носит титул Князя Мира Сего? На самом деле именно одинокое добро на обочине испускает невидимые миру слезы, а силы зла властвуют безраздельно, как властвовали они в ночное время в романе о собаке Баскервилей. Настоящие кровопийцы маршируют по улицам стройными рядами, с лучезарными улыбками клонов; а самым одиноким человеком за две тысячи лет, как известно, был Христос…
Но в бульварном искусстве все не так.
Самые лучшие Дракулы в кино — в старинных черно-белых фильмах. В самом первом, «Носферату — симфония ужаса» 1922 года, это застенчивый лопоухий верзила Макс Шрек, с когтистыми неловкими руками до колен, сгорбившийся, неповоротливый, явно пересидевший в своем полуразвалившемся замке и окончательно одичавший там школьник-переросток.
В этом фильме, впрочем, его зовут графом Орлоком: наследники Брэма Стокера, автора романа, заартачились тогда насчет авторских прав, и режиссеру пришлось прибегнуть к ухищрению. Вылезши, наконец, в мир из своего заросшего мхом затхлого замка, Орлок погибает на груди соблазнительной черноволосой девицы с буклями, не в силах оторваться от нее после стольких лет одиночества и воздержания, невзирая на гибельные лучи солнца. Ах, как же это трагично — погибнуть от первых солнечных лучей, когда расцветает и радуется все вокруг, слизывая с запекшихся губ последние капельки горячей девичьей крови.
Замечателен Дракула в исполнении венгра Белы Лугоши в фильмах Тода Браунинга тридцатых годов, — Лугоши, говорят, войдя в образ, даже завещал похоронить себя в черном плаще с кровавым подбоем. В отличие от лысого Шрека он подчеркнуто элегантен. Однако, при всей изысканности, вид у него самый прозаический: в меру упитанный, набриолиненный, красногубый господин, в белых перчатках, с каким-то даже орденом на груди.
По-английски он разговаривает с чудовищным акцентом, который даже я могу уловить: «Ай'мь Дррракьюла». А в самых страшных сценах ему подсвечивают глаза фонариком, трогательно и неумело. Очень жалко цветочницу, у которой он выпил кровь, когда приехал в Лондон: она его, бедолажка, просила: «Купите фиалки». Нет, все-таки граф, конечно, сволочь. В общем, такой подчеркнуто буржуазный, приземленный вид Дракулы в лакированных штиблетах отлично контрастирует с трагедией вечного холода, напоминая, что инфернальный граф тоже был когда-то человеком и даже вот успел отрастить небольшое брюшко.
Из последних хорош Лесли Нильсен в комедии «Дракула мертвый и довольный». Ван Хельзинк там тоже замечательный, по-ленински бодрый и оптимистичный. Грубый и сомнительный американский юмор в духе фильма «Голый пистолет» отлично сочетается с мрачной и туманной атмосферой готического романа; граф явно шалит, несообразно возрасту и титулу.
Да, он очень зажигательно танцует чардаш. Последние слова Дракулы: «Рэнфилд, ты засранец».
Все прочие Дракулы недотягивают, как-то смешиваясь между собой; кто отлично запоминается, так это сколь бесстрашный, столь и бесподобный истребитель вампиров профессор Абронсиус из фильма Романа Полански «Бал вампиров». Впрочем, это уже совсем другой разговор.
Лично Товарищ У
