Михаил Булгаков — один из самых популярных на постсоветском пространстве писателей двадцатого века. Можно говорить о феномене Булгакова: он одинаково любим в самых разных сословных, классовых кругах. Самые популярные его произведения — юмористически-сатанистический роман «Мастер и Маргарита» и повесть «Собачье сердце». Последняя, наверное, и представляет собой самое значительное произведение в творческом наследии писателя.
Эта небольшая повесть до краев наполнена презрением к народу и потому особенно им любима: парадоксально, но народ часто любит, чтобы его презирали, мы знаем тому в истории массу примеров. Существует, однако, и другое объяснение любви к «Собачьему сердцу». Каждый читающий его почему-то ассоциирует себя исключительно с профессором Преображенским, в крайнем случае с доктором Борменталем, но уж никак не с Шариковым и Швондером.
Между тем, большинство из читателей безусловно талантливой книги вышло если не из шкуры Шарика и кожанки Швондера, то из рабоче-крестьянского зипуна или местечкового лапсердака. По Булгакову, люди второго сорта, физически неспособные стать полноценными членами общества, они со щенячьим благоговением внимают едким речам профессора Преображенского…
Булгаков вообще стал знаковой фигурой в истории постсоветской литературы. Писатель вроде бы элитарный, по крайней мере, однозначно позиционирующий себя как элитарного, писатель, с презрением бросающий свои несгораемые книги в лицо простоватому читателю, иронией истории он стал архитектором новых массовых стереотипов относительно избранности и элитарности.
Речам его профессора Преображенского живущий сегодня стараниями убиенной Советской Власти немного теплее, чем раньше, плебей внимает с благоговением не потому, что этот профессор — человек редкостных душевных качеств и даже не потому, что он уникальный профессионал в области медицины. «Холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. А из горячих закусок — это первая. Когда-то их великолепно приготовляли в Славянском базаре…» Плебей слушает эти неспешные, произносимые вальяжным баритоном артиста Евстигнеева речи, раскрыв рот. Он ведь по сей день бродит по базару, выбирая пучок подешевле, и запивает в Макдональдсе кокаколой сосиску в тесте. Виртуозные манипуляции вилкой и ножом на фоне немыслимых разносолов так таинственны, загадочны и достойны восхищения! Вот что самое главное в профессоре Преображенском! Ну и, разумеется, его такое легкое, такое остроумное и утонченное презрение к быдлочеловеку Шарикову, когда буквально тремя словами выносится совершенно неотменяемый вердикт…
Интересно, что сам по себе образ профессора, каким его задумал Булгаков, совсем не таков. Это язвительный и раздражительный интеллигент безо всяких претензий на аристократизм, фанатик скальпеля и карболки, отгородившийся от мира приемной с калошами. Амбиции Преображенского простираются куда дальше язвительных филиппик в адрес наследивших в прихожей: он желает стать творцом нового человека, der neue Mensch… Но читатель желает видеть его не таким.
Очередная ирония истории, ирония, еще более едкая, чем речи желчного профессора, состоит в том, что эталоном интеллигентного аристократа Преображенский стал для тех людей, критериями аристократизма для которых являются лакированный автомобиль и загородный домик.
Феномен постсоветской интеллигенции сквозь призму феномена Булгакова
Печальней всего, что гипнозу булгаковского презрения к «быдлу» и возвышения собственной значимости поддалась значительная часть постсоветской интеллигенции, роль которой в жизни любой страны — одна из самых важных. Именно из этого презрения выводит она свой интеллектуальный аристократизм — забыв о том, что подлинный аристократ духа как раз тем и характеризуется, что своего аристократизма не замечает.
Дело здесь, конечно, не только и не столько в Булгакове. Михаил Афанасьевич в своё время талантливо зафиксировал тенденцию, попал в яблочко, а последующая популярность его произведений продемонстрировала и демонстрирует неслучайность этой тенденции и точность его попадания.
Во все времена, во всех странах для наиболее передовых людей характерно ощущение своей обособленности от народа, своего несоответствия ему. Это понятно: передовые на то и передовые, что они зашли дальше, может быть, много дальше. Но при этом смысл своей деятельности они видят как раз в том, чтобы помочь народу продвинуться в этом направлении, а вовсе не в том, чтобы из своих далей заоблачных тыкать, потешаясь, пальцем в топчущийся на месте народ и крутить пальцем у виска.
Так ли далеко, в такие ли уж заоблачные дали зашла современная нам «интеллектуальная элита»? Профессор Преображенский был неоспоримый специалист в своем деле, но специалистом в каком деле явился, скажем, недавно умерший и оплаканный значительной частью интеллигенции Егор Гайдар? Вот фрагмент нашумевшей статьи о Гайдаре не кого-нибудь, а бывшего и нынешнего московских градоначальников, хорошо знавших этого шокотерапевта и неофита.
«Одному из авторов этой статьи вспоминается эпизод, который нельзя назвать по всему тому, что там происходило, имеющим государственное значение. Но он до сих пор остается в памяти примерно таким, как если бы это происходило буквально вчера. Был февраль 1992 года. На совещании, которое вел Егор Тимурович, рассматривались неотложные меры по финансированию социальных программ. Народа собралось довольно много в зале, где в недавнем прошлом восседал Егор Лигачев. За тем же столом сидел Егор, но уже другой — Егор Гайдар.Шло обсуждение социальных вопросов по строительству школ, по пенсиям, к тому времени почти обнуленным, по сбережениям граждан, тоже превратившимся в пыль. И все тот же один из авторов этой статьи проинформировал Гайдара о том, что в Зеленограде наша медицина зафиксировала 36 смертей из-за голода. На это Гайдар ответил просто: идут радикальные преобразования, с деньгами сложно, а уход из жизни людей, неспособных противостоять этим преобразованиям, — дело естественное. Тогда его спросили: Егор Тимурович, а если среди этих людей окажутся ваши родители? Гайдар усмехнулся и сказал, что на дурацкие вопросы не намерен отвечать. Следующий вопрос — о строительстве школ и детсадов. Следует ответ Гайдара: денег нет, останавливайте строительство. Государство денег не даст. Тогда это было слышать неожиданно и даже жестоко. Но по прошествии 18 лет можно понять, что ответы эти были не спонтанными, а соответствовали той страшной логике, которую реализовало Правительство России в гайдаровское и последующее время, вплоть до начала двухтысячных годов.»
Такое отношение к народу попахивает уже не профессором Преображенским, а Третьим Рейхом. При этом властители Рейха относились подобным образом не к собственному народу, а к народам порабощённым и «неполноценным». И вот такого деятеля предлагают сегодня как образец, идеал интеллектуала во власти. Предлагают сами интеллигенты, по которым в своё время неплохо прошёлся реформаторский вихрь от Гайдара, как по «людям, неспособным противостоять преобразованиям». Они готовы забыть даже об этом — главное, что Гайдар неплохо навалял в своё время «шариковым».
Такой раскол между интеллигенцией и народом ненормален и грозит многими опасностями. Голова, если не кусает тело, плюёт на него. Занесение подавляющего большинства населения в ранг «неприкасаемых» неизбежно отзовётся на надменных классификаторах самым негативным образом. Если народ ваш. В масштабах ваших, недостаточно красив, следует работать с ним, просвещать его, а не мечтать о том, чтобы загнать его куда подальше за проволоку, махнув на него рукой, второй рукой зажимая нос.
В чём причина той ярости, презрения к народу, которую так часто можно наблюдать у интеллигенции? Народ ассоциируется и отождествляется с неудобным и жестоким государством — но ведь государство это строит не только народ, но и гайдары. Значит, не нужно отождествлять. Но самая главная причина в том, что постсоветская интеллигенция является, в подавляющем большинстве своём, вышедшей совсем недавно из пресловутых народных глубин и толщ. Совсем немногочисленная до революции семнадцатого, пережившая после значительные потрясения и, по сути, заново воссозданная поспешным рекрутированием из народа, она стыдится своей так и неизжитой провинциальности. Прыжок из шариковых в швондеры всё-таки произошёл, но вот скакнуть из швондеров в преображенские не получилось. Именно отсюда — стремление не просто поставить себя над народом, но зафиксировать своё отличие от него вплоть до биологии. Так поживший в городе сынок из крестьянской притчи, приехав в деревню, делал вид, что не знает, как называется соха или стог. Если вы помните, история закончилась тем, что наступив на грабли, ударившие его по лбу, он очень быстро вспомнил, как они называются, завопив: «Проклятые грабли!» Не стоило бы сегодня наступать на грабли презрения к народу, помня из истории, как больно могут стукнуть они по лбу.
Лично Товарищ У
